Георг Зиммель

противоречия", который возникает подчас между самыми близкими людьми,

активно и

глубоко возбуждающими друг друга. "Оппозиционный инстинкт", как полагает

Зиммель, "подмешивается" к поведению человека в любых ситуациях: человек

утверждает себя, отрицая другого.

В статье "Человек как враг" Зиммель говорит о множестве случаев, когда

мелкие,

даже смехотворные поводы служили причиной кровопролитной, годами длящейся,

борьбы. Здесь можно вспомнить борьбу партий "Правой" и "Левой" руки в

Индии,

"Алой" и "Белой" Розы в Англии. Создается впечатление, что поводы для

вражды

изыскиваются специально, когда энергия напряжений в социуме достигает

известного

предела. Душа имеет потребность любить и ненавидеть.

Моралисты всех времен призывали людей к миру и согласию. Между тем,

человечество всегда воевало. Едва ли был период в истории, когда не

происходило бы

вооруженного столкновения. Взаимоотношения примитивных групп почти всегда -

враждебны. Греческие города постоянно воевали друг с другом. Так же вели

себя

русские княжества и индейские племена. В цивилизованных обществах делаются

энергичные попытки устранить вражду. Написано немало трактатов о "вечном

мире",

который должен наступить в результате взросления и вразумления человека.

Однако

две мировые войны между цивилизованными народами Европы опровергают, по

всей

видимости, эту теорию. И все же функциональность согласия и любви в

обществе

кажется более очевидной, чем необходимость вражды и ненависти. И уж вряд ли

нужно разъяснять, чем грозит человечеству крупномасштабная война в

современных

условиях, на рубеже третьего тысячелетия.

Любовь встречается реже, чем вражда, потому что она возникает при

стечении

многих обстоятельств, связанных с возрастом, наклонностями, социальными и

родственными отношениями, сходством глубоких интересов. Для возникновения

вражды

достаточно даже одного мелкого повода. Применяя закон термодинамики, мы

можем

сказать, что вражда выражает тенденцию к самопроизвольному росту энтропии,

к

хаотизации, тогда как любовь есть неэнтропийный процесс и, чтобы она

возрастала,

необходима работа души. Тем не менее, Зиммель подчеркивает тесную связь

между

враждой и любовь и сосредотачивает внимание на функциональности вражды.

Стихийное отвращение, даже чувство ненависти, между мужчиной и женщиной не

имеет

определенных оснований. Однако оно есть символ здорового, целостного бытия,

часто - прелюдия к страстной любви.

Тесную близость между людьми трудно поддерживать, потому что душевно-

духовные отношения, в отличие от материально-экономических, не могут быть

статичными.

Душа человека - всегда в движении и у каждой души - свой путь. Поэтому

общество, нуждаясь в гарантиях надежности и душевной близости, выдвигает

множество

запретов на инновации в действии и мысли. Чтобы согласовать два императива:

социальной надежности и душевной близости, церковь выдвигает догмат о

таинстве и

нерасторжимости брака.

Чем тоньше, глубже, живее связь между людьми, тем легче она рвется.

Гениальные

творческие личности сближаются на короткое время, а потом - расходятся.

Общие

интересы, общая идеология особенно сильно провоцируют вражду. Если

единство,

общность стали чем-то само собой разумеющимся, то всякое отступление от них

воспринимается болезненно.

С чужим человеком мы соприкасаемся лишь отдельными "точками души",

пряча себя в "скорлупу сдержанности". Но в семье или политической партии

конфликты могут

вспыхивать из-за пустяков. Обвинения в предательстве, ереси возникают на

почве

идейной или духовной близости. Тем не менее, хорошо воспитанные и

гармоничные

люди именно в момент конфликта осознают, сколь незначителен он по сравнению

с

благодатным чувством близости, любви или дружбы. Это возможно потому, что

высоко

развитые люди способны сочетать полную самоотдачу с полной внутренней

свободой.

Однако для большинства людей, находящихся в близких отношениях, характерны

неосознанная зависимость, недоговоренности, желание господствовать. Чтобы

ограничить эти деструктивные тенденции, приходится поддерживать некоторую

оптимальную дистанцию

Смысл любви, ее функциональность - понятны. Любовь помогает выживанию,

обеспечивает поддержку, надежность, прочность общественных связей. Но зачем

нужна вражда? Почему она шире распространена, чем любовь? Почему она так

легко

вспыхивает и так трудно бывает ее погасить?

Вражда "востребуется" во-первых, для поддержания конкуренции, которая

необходима в экономике, науке, искусстве. Некоторая доля враждебности

активизирует

взаимоотношения, делает их более живыми и интересными. Во-вторых, вражда

выступает как защитный механизм. Мы враждебны к тем, кто нас унижает,

заставляет

усомниться в нашей ценности и достоинстве. В-третьих, вражда - инструмент

обновления жизни. Вражда "отцов и детей" помогает обществу развиваться,

быстрее

отказываться от устаревших традиций. Вражда привлекает внимание к новым

спорным

пунктам, заставляет сосредоточиться на них. Конфликт служит сигналом к

началу

перемен и даже к сближению. Внедрение инноваций часто связано с враждой, с

подготовкой к войне. Многие научные открытия сделаны, как известно,

благодаря

гонке вооружений. В-четвертых, вражда, согласно Зиммелю, предшествует

сближению

и любви, служа как бы "отступлением для разбега". Вражда помогает

взаимодействию

культур. Плодотворный синтез многих этнических сообществ произошел в

результате

войн. В-пятых, вражда подогревает спор, в котором рождается истина. Истина

нередко уясняется и устанавливается в результате длительной борьбы партий,

ценой

крови и жертв. Далеко не всегда можно прийти к истине прямым и мирным

путем.

Зиммель считает конфликт конструктивным механизмом социальной жизни. В

отличие

от Маркса, который стремился к осознанию антагонизма между классами для

того,

чтобы начать войну, революцию, Зиммель считает, что чем ближе мы подходим к

осознанию конфликта, тем легче преодолеть его путем компромисса. В развитии

вражды, как и в любви, интеллект следует за чувством. В мелкий конфликт

постепенно вовлекаются все более мощные силы. Враждебное противостояние

чаще

всего есть результат стихийного развития конфликта, возникшего по

незначительному поводу.

4. Формальная социология.

Естествознание существенно отличается от социологии. Первое есть

образец науки,

и оно строго организовано. Вторая состоит из знаний, рассеянных во всех

областях

культуры: мифе, религии, искусстве, исторических хрониках и биографиях.

Почему

возможно естествознание как наука? Во-первых, потому что мы можем

воспринимать

природные объекты с помощью ощущений (цвет, тепло, движение и т.п.). Во-

вторых,

существуют, как показал Кант, универсальные, присущие всякому сознанию

формы

восприятия (время, пространство, причинность, закон, факт) под которые мы

можем

"подводить" все то, что видим и представляем. В-третьих, человек, познающий

природу, может отделить себя от объекта познания. Мы "встроены" в природу

как

живые существа, но в процессе познания способны отвлечься от наших

естественных

связей и потребностей, быть беспристрастными. В-четвертых, наше познающее

сознание - это одно, а познаваемый предмет - совсем другое.

Все эти условия отсутствуют в социологии. Во-первых, здесь нет никаких

ощущений, которые шли бы непосредственно от предмета - общества. Оно -

незримо,

неосязаемо. Само существование общества как особой реальности, подвергается

сомнению. Социологический "номинализм" выводит понятие "общества" как

целого из

суммы представлений отдельных людей, которые на основании своего опыта и в

соответствии со своими практическими задачами конструируют образ общества,

который потом "обобществляется". Во-вторых, не существует универсальных

априорных форм социального познания. В каждую конкретную эпоху люди исходят

из

непреложных для них представлений о правах, свободах, священном и

преступном,

благородном и низком, об иерархии и функциях различных классов. Но уже при

жизни

следующего поколения эти незыблемые, казалось бы, представления могут быть

ниспровергнуты и осмеяны. В-третьих, исследователь общества сам является

его

членом и подвержен всем предрассудкам и влияниям своего времени.

Универсальному

естественнонаучному разуму соответствует в науке об обществе какой-то

культурно-исторический тип рациональности - способности к социальному

обобщению,

ориентированной на компромисс, сочетание в единой картине реалий и

символов,

разных, подчас противоположных, точек зрения. Более того, само сознание

есть в

значительной своей части - по содержанию, мотивации, направленности -

социальный

феномен, элемент общества. Именно через сознание и целеустремленные

контакты

конституируется сеть взаимодействий, составляющих социальную систему.

Посредством языка, верований, информации, целостных установок, формируются

устои

общества, тогда как естественные - возрастные, половые, пищевые, стадные

формы

взаимодействия составляют лишь его природную основу.

В-четвертых, естествознание - морально нейтрально. Никого не задевает,

скажем,

изучение спаривания у животных. Но человек засекречивает не только свои

естественные отправления, но и многие мотивы общественной деятельности и

общения. Властолюбие, славолюбие, корыстолюбие, всякого рода "комплексы

неполноценности" редко признаются побудительными силами общественных

действий.

Социолог ищет такую сущность, такие глубинные интересы, императивы,

тщательно

маскируемые, которые, будь они эксплицированы, вызвали бы у многих взрыв

негодования и сама социология оказалась вы "подрывной наукой". Чтобы не

быть

таковой, она часто становится наукой апологетической и обосновывает

действия

власти.

Самые важные политические решения представляют собой тайну, вызывающую

жгучий интерес. Глубокая и верная истина социологии была бы раскрытием

тайны. И коль скоро такое раскрытие происходит, социологическое знание

становится частью

идеологии - господствующей или революционной. Фактически, социология все

время

колеблется между критикой и апологетикой, рискуя и в том, и в другом случае

своей научной репутацией. Попытки же выстроить политически и морально

нейтральную социологию приводят к тому, что она становится неинтересной и

никому

не нужной. Вот некоторые из препятствий, мешающих конструированию

социологии как

науки.

Осознавая их, Зиммель предлагает выстраивать ее не как науку об

"обществе

вообще", а как науку о типичных, повторяющихся социальных ситуациях,

связях,

положениях, которые наблюдаются во многих обществах. Их он называет

"социальными

формами". Они подлежат оценке, моральному истолкованию - в соответствие с

историческим контекстом и ценностями исследователя.

Социология возникает из практических задач управления, социальной

работы,

образования, политической борьбы. И она может стать наукой, если поставит в

центр своего внимания устойчивые формы общения, социального взаимодействия,

которые видны уже на групповом уровне. Это, например, господство,

подчинение,

мода. Социальные формы можно наполнить широким политическим, моральным,

религиозным содержанием. Речь идет о "чистых формах социализации",

определяемых

природой человека и характером социума. Они же являются и формами познания,

аналогичными формам познания Канта. Социальные формы - продукт

практического

взаимодействия индивидов и связанного с ним переживания и осознания

реальности.

Война, семейная жизнь, научное общение - вот примеры форм взаимодействия.

Их

осознание включено в эти формы.

Задача выделения главных форм социации очень увлекала Зиммеля. Однако

решить ее удавалось лишь в простых случаях. Например, Зиммель отмечает

значение количества людей в группе с точки зрения возможных в ней процессов

и состояний. Так "диада" может существовать в форме соперничества, вражды,

дружбы, господства и

подчинения. Но в "триаде" возможны более сложные комбинации. Два лица

соперничают. Третье, стоящее ниже по уровню развития, чем два других,

может, тем

не менее, возглавить группу, выполняя посредническую роль и представляя

группу в

обществе. Чем больше группа, тем меньшую роль играют интеллект и

моральность, и

тем больше значение властных, коммуникативных качеств, а также внешнего

облика

личности - в процессе завоевания власти и социального статуса.

Многочисленной

группой легче управлять одному лицу. Поэтому большие страны тяготеют к

монархии,

а малые - к демократии.

Формы непосредственно связаны с процессами изменения социального

порядка,

социальной структуры. Но эти процессы неотрывны от "содержаний", то есть

переживаний, интересов, настроений. Так, процесс расслоения общества на

элиту и

массы, на аристократов и простолюдинов, связан с борьбой материальных,

властных

интересов, которые, в свою очередь, обусловлены содержанием народного

менталитета и ценностями общества.

Зиммель уподобляет формальную социологию - геометрии, изучающей формы

и

отвлекающейся от содержания. Другая аналогия - грамматика, которая

исследует

языковые конструкции безотносительно к смыслу высказываний. Третий пример -

формальная логика. Логика, ведь, не только и даже не столько наука, сколько

практическая форма организации и передачи знаний от одного человека к

другому.

Она помогает защитить передаваемую информацию от искажений, не позволяет

превратить коммуникацию в известную игру, называемую "испорченный телефон".

Однако когда человеческие отношения или конкретный разговор стараются

всецело

подчинить правилам логики, это выглядит так, как будто весь смысл

человеческого

общения сводится к передаче информации. Да и в самом познании мы постоянно

видим

присутствие случайных ассоциаций, озарений, интуиций, которые нарушают

логику.

Все это нужно принимать во внимание, если мы хотим понять сущность, функции

социальных форм. Зиммель говорит, например, о бюрократии в смысле Вебера

как о

естественной, нормальной, эффективной форме управления и поддержания

порядка. Но

что происходит, когда бюрократия ожесточается с возрастанием армии,

чиновников,

понижением их компетенции или проникновением бюрократизма в такие

творческие

сферы как наука или искусство? В этих случаях бюрократия перестает быть

адекватной формой управления, она "отслаивается" от содержания,

деятельности и

превращается в помеху для развития группы.

Чистые формы обнаруживаются лишь в редких случаях, поскольку форма и

содержание в обществе неизбежно переходят друг в друга.

Что же представляют собой "формы" в переводе на обыденный язык, на

практический уровень сознания?

Во-первых, это границы свободы, поставленные классовыми или сословными

рамками жизни. Во-вторых, всеобщие морально-правовые нормы. В-третьих,

способы общения и достижения целей в коммуникации, принятые в данном

обществе. В-четвертых, идеальные типы в веберовском смысле, служащие как в

науке, так и на бытовом уровне сознания для классификации, упорядочивания и

понимания пестрого потока жизненных явлений.

Так, имеется нечто общее в таких учреждениях, как Двор Людовика XIV,

Госдепартамент США, ЦК КПСС, Совет директоров промышленного треста. Все это

-

представительные, властные, организующие центры, в которых сталкиваются,

согласовываются разные мнения, "лоббируются" интересы периферийных групп,

принимаются решения, складывается политическая линия. Сходны по форме:

политическая партия, воровская банда, религиозная секта, подростковая

группа,

научная школа. Что у них общего? Свой "климат мнений", "язык", внутренняя

структура лидерства и соподчинения, наличие "ортодоксии", возникновение

время от

времени "ересей" и "расколов", борьба с отступниками, предателями,

инакомыслящими.

Наконец, в-пятых, форма выступает как модель поведения, социальная

роль, дискурс (например, отцовский, начальнический, пропагандистский,

исповедальный). Дискурс усваивается в процессе научения и социализации и

может обогащаться или

ослабевать и вырождаться в каждом последующем поколении. Но, как бы то ни

было,

дискурс и роль - как формы - существенно влияют на содержание сознания,

трансформируют мысли и чувства личностей в определенном направлении.

Акцентируя значение социальных форм, Зиммель "отталкивается" от

распространенных

мистических понятий "народного духа", "души народа", "исторической миссии",

"народной идеи", которые, якобы, помогают осмыслить общество, историческую

эпоху. Он хотел бы представить историю и изменения в общественных

структурах как

процесс трансформации безличных социальных форм. Но, будучи

мыслителем-персоналистом и эстетиком, он не смог глубоко продвинуться в

этом

направлении. Ведь "проецирование" личностных субъективных содержаний в

образы

социальных феноменов и исторических процессов - неизбежный момент

социального

познания. Война, революция, социальная реформа, государственный переворот

часто

принимают вид "мужественных поступков", "предательств", "роковых ошибок",

"смуты", "безвременья". Это не должно мешать изучению объективных факторов,

но

может способствовать лучшему пониманию исторической и человеческой

значимости

событий.

Зиммель не мог не чувствовать односторонности своей формальной

социологии и

стремился восполнить ее "теорией понимания". Он говорил, что понимание

формы,

социального феномена, достигается в процессе критики, сомнений,

проблематизации

темы таким способом, который понятен современникам. Даже отдаленные события

древности подлежат "понимающей интерпретации". Но это не все. Признав

субъективность своих постулатов и оценок, социолог должен выявить и описать

еще

и собственные ценности, повлиявшие на выбор предмета и методов изучения.

Нельзя

основывать познание общества на личном опыте. Но и избежать его в процессе

исследования - невозможно. Весь богатейший спектр человеческих

чувствований;

любви, ненависти, презрения, восхищения, богоборческих стремлений и

фанатичной

веры необходим в работе историка и социолога, теоретика и феноменолога.

Культура

осознается лишь на основе полноценного личностного опыта жизни.

Зиммель предложил обширный список социальных форм. Некоторые из них

глубоко проанализированы. Но не существует их четкой общепризнанной

классификации.

Разные исследователи группируют формы по-разному.

Формы отличаются друг от друга по степени их дистанциированности от

потока

жизни, от ее стихийных содержаний. Ближе всего к жизни, к ее содержанию,

стоят

личные, интимные формы - дружба, любовь. Однако и они могут стать

формальными,

превратившись в стереотипы массовой культуры. Несколько дальше от жизни

находятся экономические, политические, хозяйственно-бытовые и публичные

творческие формы, в которых непосредственные движения душевной жизни

смешаны с

мощными идеологиями и взаимодействуют к тому же с властными структурами.

Еще

дальше от жизни стоят научные, философские, художественные формы, которые

стремятся к полной независимости от массового сознания и от "социального

заказа". Наконец, самые "чистые" формы социации - это игровые формы. Сюда

относятся специально организуемые игры детей и взрослых и, кроме того,

"вкрапления" архаических обрядо-праздничных форм в естественный социум.

Наконец,

возможны реликтовые формы поведения, осуществляемые по принципу: "искусство

для

искусства" или "наука для науки".

Было сделано немало попыток классифицировать социальные формы. Так,

выделены были:

- ситуации: тяжба, обмен, предательство, подкуп;

нормы: правовые, моральные, психологические;

- социальные типы личности: чужак, бедняк, аристократ, лидер;

группы: семья, тайное общество, политическая партия, любовная пара,

корпорация,

община;

- групповые структуры: иерархия, централизм, либерализм;

устойчивые формы межиндивидуального взаимодействия: конфликт, компромисс,

господство, подчинение;

- крупномасштабные социокультурные процессы: разделение труда,

урбанизация,

секуляризация, колонизация.

Ясно, однако, что социологический и культурологический анализы форм

продуктивны лишь в социокультурном и историческом контексте с учетом формы

и содержания.

В самом грубом приближении формы - это объективная культура.

Содержания -

субъективная. Формы - социальны, безличны. Содержания - индивидуальны,

личностны. Формы - внешний слой сознания. Однако их устойчивость и

повторяемость

обусловлены тем, что они вырастают из глубинных - врожденных,

бессознательных -

"архетипов" (в смысле Юнга). Так, например, аристократ - это положение в

группе,

статус, совокупность групповых мнений. Но сущность аристократизма "в

благородстве крови, рождения", в том, что человек убежден в своей

принадлежности

к привилегированному слою. Бедняк - тоже форма. Она не обязательно связана

с

отсутствием денег. Бедняка жалеют, презирают, к нему относятся свысока или

помогают. Сущность бедности - "несчастное сознание", лишенность чего-то

такого,

Страницы: 1, 2, 3