Сниженная лексика в современном немецком языке; источники пополнения и особенности функционирования в молодежном сленге

более полного отображения стилистических оттенков встречается использование

сразу нескольких помет:

Мuschkote m -n, -n фам. пренебр. рядовой, служивый (солдат); ? серая

скотина.

Filius m =, ..lii и -se разг. шутл. сын, отпрыск.

«Немецко-русский словарь разговорной лексики» (В.Д. Девкин), в свою

очередь, дает подробное толкование стилистических помет. Автор

предупреждает, что отсутствие пометы в статье указывает на незначительную

степень сниженности, в то время как:

1) помета фам. маркирует фамильярность, фривольность, подчеркнутую

“несалонность” выражения, типичную для среды близких знакомых;

2) помета груб. указывает на то, что неэстетичное, этическое

дисквалифицированное, то, что принято заменять эвфемизмами, названо без

прикрас прямо в лоб (Popel, pissen, Arsch);

3) помета вульг. обозначает применение грубых слов не по прямому их

назначению, а для негативных характеристик того, что в норме называется

нейтрально, прилично (ich scheisse drauf, einen Dreck geht das mich an);

4) помета шутл. характеризует юмористическую, дистанцированную,

обычно образную иносказательность критического свойства (Kurschatten,

bessere Hдlfte, Lцtkolben);

5) помета ирон. предполагает противоположность оценки;

6) помета бран. сопровождает бранную лексику, имеющую, как правило,

нечеткий, общенегативный контур значения (Mist обо всем плохом);

7) пометы пренебр., презр., неодобр. приводятся только тогда, когда

негативность не очевидна из перевода [Девкин 1994: 9].

Многие пометы, приведенные в этих двух рассмотренных нами словарях, не

совпадают. Так, Scheiss в «Большом немецко-русском словаре» К. Лейн и Д.Г.

Мальцевой маркируется как грубое, в то время как В.Д. Девкин относит данное

слово к вульгаризмам. Pissen в словаре К. Лейн и Д.Г. Мальцевой –

фамильярное, словарь В.Д. Девкина маркирует как грубое.

Сам В.Д. Девкин замечает тенденцию изменения стилистических помет в

словарях разных лет. По его словам, зачастую то, что в WDG[2] маркируется

как разг. (umg.), в Duden-GWB[3] дается уже без пометы, то есть как

нейтральное; фам. (salopp) в WDG часто в Duden-GWB уже соответствует разг

(umg.). Это наблюдение касается не абсолютно всех слов, но только большей

их части [Девкин 1994: 19].

Автор обьясняет это тем, что разговорно окрашенное слово, если оно

нужно и актуально в предметно-понятийном отношении и отвечает требованиям

«назывной техники», в меру четко, удобно, своеобразно, неповторимо, легко

понимается и запоминается, то в будущем не избежит кодификации.

В.Д. Девкин указывает на ряд «контрастных лексических единиц», которые

сохраняют в упомянутых выше словарях одинаковые или близкие пометы. Это

лексика, в самой семантической структуре которой отражена негативная

оценка, так называемая «табуированная лексика» (ficken, vцgeln).

Практически все лексемы этого языкового регистра сохраняют в словарях

разных лет сходную стилистическую маркировку (груб.).

Однако, даже здесь вопрос законности какой-либо одной стилистической

пометы для той или иной лексемы остается спорным. Как таковые

стилистические пометы являются отображением функции лексической единицы в

речи, что отражено и в дефиниции стилистических помет В.Д. Девкина. Но в

рамках определенной ситуации (как и в рамках определенного идиолекта) даже

табуированная лексика может не иметь вовсе экспрессивной нагрузки, а ввиду

культурного уровня (рода занятий, возраста) носителя языка негативизм,

заложенный в самой семантике, может быть неощутимым для человека,

употребляющего данное слово, например, в функции междометия.

С другой стороны, и незначительно сниженная лексика может выступать в

функции, которую чаще всего приписывают лексике-табу, т.е. в инвективной

(оскорбительной). Так, психолог, лингвист и философ Ф. Ницше замечает, что

даже фамильярность вышестоящих оскорбляет человека, так как он не имеет

никакой возможности в полной мере ответить на нее тем же [Ницше 1997: 648].

Данные процессы редко находят отражение даже в специализированных

словарях. Зачастую маркировка лексической единицы производится без учета

того, что В.Д. Девкин называет «идеолектной нетерпимостью» [Девкин 1994:

19], то есть при неприятии и изначально негативном отношении к

лексическому фонду, который лежит вне сферы употребления самого

составителя или же основной части информантов. Это приводит к разночтениям

стилистического маркера одной и той же лексической единицы в словарях,

выпущенных примерно в один временной промежуток. Однако при наличии хотя бы

в одном случае контекста становится ясно, что в первой и во второй статье

мы наблюдаем примеры, приведенные различными (социальными, возрастными)

группами информантов, или же (чаще всего) мы наблюдаем сужение

функциональных возможностей лексемы до одного контекста. Так:

Mistwetter n-s груб. чертовски скверная (мерзопакостная) погода [

Лейн, Мальцева и др. 1999: 600]; без контекста.

Mistwetter n-s, o. Pl. фам. мерзопакостная погода. So ein Mistwetter,

es nieselt und regnet in einem fort [Девкин 1994: 500].

В первом случае авторы не дают возможного контекста, как бы выводя

стилистический маркер из самой семантики лексической единицы, то есть

наличие компонента Mist ‘дерьмо’ уже должно указывать на грубость всего

слова. Однако интересно то, что сама лексема Mist в словаре К. Лейн и Д.Г.

Мальцевой маркируется как фам.

В.Д. Девкин, в свою очередь, приводит контекст. Здесь нет всей

ситуации, однако уже по одному представленному предложению мы можем судить

о том, что здесь наличествует неформальный, несалонный разговор близких

(хорошо знакомых) людей. Фамильярность подобного высказывания не вызывает

сомнения. Но возникает вопрос: не будет ли данное высказывание грубым, если

предположить, что оно принадлежит учителю и произнесено в классе в

присутствии учеников?

Условность приведенных в словарях стилистических помет доказывает

следующий пример. Нами были проанализированы контексты, в которых

употребляется лексема Scheisse/Scheiss ‘дерьмо’ в романе Юли Цэ «Орел и

ангел». Основываясь на дифениции стилистических помет В.Д. Девкина, мы

выяснили, что данная лексическая единица может быть маркирована по-разному.

В приведенном ниже примере она имеет фамильярную окраску:

Ohne Eile richtet sie sich auf.

Oh, Scheisse, sage ich. Komm rein. Wie geht’s.

Gut, sagt sie, hast du vielleicht Orangensanft da? [Zeh 2003: 9]

Не спеша, она выпрямилась.

«Вот черт, - сказал я, - Проходи. Как дела?»

«Нормально, - ответила она, - У тебя здесь найдется, пожалуй,

апельсиновый сок?»

Здесь налицо фривольность, выражение, с помощью которого главный

герой, познакомившийся с героиней по телефону и до этого еще не

встречавшийся с ней вживую, пытается избавиться от неловкости ситуации (он

заставил девушку ждать в двери), тем самым уже показав желательность

неформальности предстоящей беседы, как бы сразу причислив ее к кругу своих.

Наиболее подходящими для перевода русскими идиомами здесь будут ‘блин’ или

‘черт’. Ответная реакция героини, которая тут же переходит к делу, как

давняя знакомая, ничуть не обидевшись на «невежливость» героя, подтверждает

эту мысль и дает нам право утверждать, что здесь лексема Scheisse может

быть маркирована только как фамильярная.

Под влиянием контекста лексема Scheisse может приобретать грубую

окраску:

Manchmal, wenn ich in die Luft starrte, anstatt zu arbeiten, stellte

ich mir zum Spass vor, ihr perfeckt rosafarbener Mund wьrde sich

plцtzlich verspannen und durch die aufeinandergepressten Lippen

wьrde sich aus ihren Gesicht heraus eine dicke braune Wurst Scheisse

schieben [Zeh 2003: 36].

Иногда, когда вместо того, чтобы работать, я таращился в воздух,

ради забавы я представлял себе, как ее идеальный розовый ротик вдруг

расчалиться и прямо из ее лица, разжимая сжатые губы, полезет

толстая коричневая колбаска дерьма.

«Без прикрас в лоб» здесь назван продукт отправления естественных

человеческих потребностей, то, что почти во всех европейских культурах

считается неприличным и заменяется эвфемизмами. Налицо грубость выражения,

характеризующая скрытое негативное отношение главного героя к своей

коллеге.

Вульгарную окраску лексема Scheisse имеет в следующем примере:

Mit einem lauten Knacken hielt sie das Gerдt an und stand auf.

Maaaann, nцrgelte eine Stimme im Nebenzimmer. Funkzioniert der

Scheiss auch mal oder was.

Max, sagte sie, ich freue mich [Zeh 2003: 114].

C громким щелчком она выключила аппарат и встала.

«Эээээй, - раздался недовольный голос из соседнего кабинета, -

Хрень работает или как?»

«Макс, - сказала она, - рада видеть».

Здесь лексема der Scheiss используется для обозначения вполне

нейтрального понятия – das Gerдt ‘аппарат/устройство’, тем самым, с одной

стороны, передается раздражение говорящего, с другой стороны, возможно

использование данной лексемы из прагматического аспекта: говорящий экономит

время, не стремясь вспомнить название аппарата, так как он уверен, что его

поймут. Соответствующей русской идиомой будет ‘хрень/ херня’. Учитывая

формализованную обстановку (рабочее место, офис) и обращение к коллеге

женского пола, мы можем говорить в данном случае о вульгарности выражения.

Средством выражения иронии лексема Scheisse является в следующем

примере:

Er zog einen Frischhaltebeutel aus der Schublade, oben mit einem

roten Haushaltsgummi verschlossen.

Ach Quatsch, sagte Shershah.

Heilige Scheisse, sagte ich.

C17H21NO4, sagte Herbert [Zeh 2003: 126].

Он вынул из ящика стола сверток, перетянутый красной хозяйственной

резинкой.

«Не может быть», - сказал Шерша.

«Срань Господня», - сказал я.

«C17H21NO4», - сказал Герберт.

Здесь явно прослеживается противоположенность оценки, так как герой

восхищен, он никогда до этого не видел такого количества кокаина, однако

первое, что приходит ему в голову, – ругательство, которое по самой своей

структуре носит еще и шутливый оттенок: Heilige Scheisse – ‘святое дерьмо’,

совмещение несовместимого; наиболее близкая русская идиома – ‘срань

Господня’.

Как бранное слово лексема Scheisse употребляется в следующем примере:

Du willst, dass ich irgendeinen Scheiss auf deine Bдnder qwuatsche,

sage ich, und das mach ich. Damit gut.

Aber wenn der Prof es nicht akzeptiert, sagt sie, brauche ich auch

nicht

weiterzumachen [Zeh 2003: 107].

«Ты хотела, чтобы я натрепал какое-нибудь дерьмо на твои кассеты, -

сказал я, - и я это делаю. С этим нет проблем».

«Но если моему профу не понравиться, - сказала она, - то и мне тоже

не нужно будет продолжать эту работу».

Здесь лексема Scheiss выражает отрицательное отношение главного героя

к тому, что он делает. Общий тон диалога (героиня в депрессии, она

отказывается от работы над историей Макса, наличествует напряжение и

одновременно отчуждение между героями) позволяет нам перевести данное

выражение как ‘какое-то дерьмо’, так как общий негативизм ситуации

указывает на бранный характер выражения.

(Стоит заметить, что при переводе мы исходили из утверждения

известного переводчика западной кинопродукции В. Горчакова относительно

дословного перевода сниженной лексики. По его мнению, степень экспрессии

иноязычной идиоматики не всегда совпадает со степенью экспрессии русской.

Поэтому при переводе мы выбирали те выражения, которые были бы характерны в

подобных ситуациях для носителя русского языка, стараясь максимально близко

передать эмоциональный фон оригинала.)

В полной мере лексема Scheisse, в самой семантике которой заложена

негативная коннотация, передаёт оттенки пренебрежения, презрения,

неодобрения:

Ich bin einfach nur ein willenloses Stьck Scheisse, das sich in die

eine oder andere Ecke schaufeln lдsst, ganz egal.

Das mit der Scheisse stimmt schon mal, sagt er, aber…[Zeh 2003: 107]

«Я просто безвольный кусок дерьма, что позволяет швырять себя

лопатой из угла в угол, мне на все плевать».

«Насчет дерьма, - сказал он, - это верно, но…»

Несмотря на то, что семантикой слова и обусловливается отнесенность

данной лексической единицы к регистру сниженной лексики, однако, как видно

из приведенных выше примеров, мы не можем говорить о каком-либо конкретном

маркере лексемы, так как в конкретной речевой ситуации ее функциональная

нагрузка может быть различной. Таким образом, стилистическим кластером

лексемы Scheisse будет совокупность стилистических маркеров, отражающих

функциональные возможности данной лексемы в контексте. Большая часть

сниженных лексических единиц, по нашему мнению, будет иметь, по меньшей

мере, 2-3 стилистические пометы.

Вероятно, именно невозможность определенить единственно возможную

стилистическую помету заставляет авторов современных словарей разговорной

лексики (при их желании быть максимально объективными) избегать

использования стилистических помет как таковых. Так, Германн Эманн, автор

“Voll konkret. Das neueste Lexikon der Jugendsprache” (2000г.),

предпочитает в словарных статьях вместо стилистических помет давать

возможный контекст, одновременно уделяя значительное внимание семантике

рассматриваемой лексической единицы:

lullig/ Lulle

langweilig; von “einlullen” abgeleitete jugendsprachliche

Adjektivierung; hдufig auch als Nomen (“Lulle”); Bsp.: Mann, bist du

lullig. Spiel hier bloB nicht die abgehippte Lulle! [Ehmann 2001: 89]

По нашему мнению, такой подход к составлению словарных статей более

всего приемлим при работе с регистром сниженной лексики, так как решает

проблему путаницы при попытке классификации и в полной мере показывает

изучающему иностранный язык возможные сферы применения рассматриваемой

лексической единицы.

Традиционно, рассматривая функциональную нагрузку сниженной лексики,

функции связывают со стилистическим маркером лексемы. В нашей работе при

рассмотрении функциональной нагрузки сниженной лексики в молодежном сленге

мы будем рассматривать лексемы, не выделяя их маркеры, то есть

рассматривать функцию всего стилистического кластера интересующей нас

лексемы.

2.2. Функциональная нагрузка стилистических кластеров в молодежном сленге

Bleibt noch zu klдren – warum gibt es ьberhaupt eine Jugendsprache?

H. Ehmann

Так как в последние годы серьезно возросла активность сниженной

лексики и фразеологии в разговорной речи, в условиях межличностной

коммуникации при неформальном общении, то речевая манера, присущая так

называемому нон-стандарту, сопровождаемая актуализацией сниженной лексики,

охватывает все более широкие, так сказать, нетрадиционные группы населения,

включая женщин и школьниц-подростков, до недавнего времени наиболее

консервативные по отношению к сниженной лексике социогруппы. Эти процессы

находят свое отражение и в книжной речи, преимущественно в СМИ (в печати,

электронных СМИ, кинофильмах), в устной публичной речи политического

характера, в художественной (и около художественной) литературе

постмодернистского направления, в частности в новой волне драматургии и

соответственно в театральных спектаклях. Главный аргумент, приводимый

писателями «новой волны» в свое оправдание, по мнению переводчика и

педагога Г. Михайлова, – это протест против «умолчаний», «условностей» и

«лицемерия» в литературе прошлых лет [Михайлов 2004: 1]. Г. Михайлов

отрицательно отзывается о подобных литературных тенденциях, однако не стоит

забывать, что литературное произведение (тем более произведение автора,

относящегося к течению натурализма) является культурным и языковым

памятником эпохи, дает исследователю-лингвисту возможность исследовать

языковые явления, зафиксированные в речи героев.

Неслучайно для анализа функций сниженной лексики в языке молодежи мы

выбрали произведение молодой немецкой писательницы Юли Цэ, герои которой

говорят не книжным языком, имеющим мало общего с реальной подростковой

коммуникацией, а живым, изобилующим жаргонизмами, просторечиями и

табуированной лексикой, языком, свойственным их возрастной группе (действие

романа охватывает временной промежуток от обучения главного героя в школе-

интернате, 17-18 лет, до событий, связанных с гибелью его подруги, 30 лет).

Использование в романе сниженного лексического материала ни в коей

мере не умаляет достоинств данного произведения. Оно, на наш взгляд,

эстетически и коммуникативно мотивировано, поскольку лексика и фразеология

из криминального жаргона, а также из молодежного сленга широко используется

в текстах самой различной тематики, принадлежащих СМИ, устной политической

речи; она фигурирует в официальной и неофициальной речи людей разного

социального статуса, возраста, культурного уровня. Без нее уже просто не

возможно достоверно отобразить современную действительность, как бы

отрицательно не воспринимались подобные лексемы консервативным кругом

читателей.

И хотя многочисленные сленгизмы привносят в современную

коммуникативную среду негативное восприятие жизни, грубые,

натуралистические номинации и оценки, примитивное, приземленное выражение

мысли и эмоций, тем не менее, наиболее частой причиной употребления в

молодежном сленге сниженных лексических единиц является прагматический

аспект: нужно сказать быстро, точно передать значение информации, расходуя

минимум времени, минимум слов, при этом быть понятым сразу, понятым

правильно. Отсюда стремление к сокращениям, акронимии, к более кратким

жаргонным и территориальным дублетам, перешедшим из идиолекта в

общеупотребительную сферу: der Prof вместо der Professor ‘профессор’, die

D-Mark вместо die Deutsche Mark ‘немецкая марка’, nix вместо nichts

‘ничто’, Koks вместо Kokain ‘кокаин’.

Не в последнюю очередь с речевым прагматизмом связано употребление

сниженных лексических единиц в когерентной функции, то есть в функции

междометных слов и слов – заполнителей речевых пауз, «связки» речи в единое

речевое произведение. При потере логической цепочки говорящему необходимо

время, чтобы сориентироваться и правильно закончить мысль. Заполнить

возникшую паузу удобнее всего сниженной лексикой, так как она всегда в

активном словарном запасе носителя языка; ее можно сравнить с патроном,

который всегда в стволе, тогда как остальные слова еще только в магазине.

При этом она может быть как лишенной экспрессии или же со слабо

выраженными эмоциональными характеристиками (Oh, Scheisse, sage ich. Komm

rein. Wie geht’s.), так и нести на себе яркую эмоциональную нагрузку:

Meine Liebe, sagе ich, was mich so unendlich gefдhrlich macht fьr

dich, ist die Tatsache, dass ich auf mein Leben scheisse und du

nicht auf deins. Also gib verdammt noch mal acht, was du sagst [Zeh

2003: 178].

«Моя дорогая, - сказал я, - что делает меня бесконечно опасным для

тебя, так это тот факт, что мне на мою жизнь насрать, а тебе на твою

– нет. Поэтому следи-ка, черт возьми, за тем, чту говоришь».

В тесной связи с когерентной находится дейктическая функция сниженной

лексики. Функция междометных ситуативных обозначений предмета разговора или

адресата речи (при этом такие слова почти всегда имеют аморфную семантику,

обусловленную данной ситуацией общения) – тоже в неофициальном общении или

в производственной ситуации:

Also wer, fragt Clara.

Schau Zeiserl, sagt er, hast amal den James Bond “Goldfinger” gsehn?

[Zeh 2003: 328]

«Кто?» - спросила Клара.

«Слышь, дурочка, - сказал он, - Джеймса Бонда «Голдфингер» ни разу

не видала?»

Maaaann, nцrgelte eine Stimme im Nebenzimmer. Funkzioniert der

Scheiss auch mal oder was.

Max, sagte sie, ich freue mich [Zeh 2003: 114].

В последнем примере, как было рассмотрено нами выше, употребление

подобного междометия, учитывая ситуацию, может иметь инвективный эффект.

Однако в научной литературе сниженный (порой и обсценный) текст зачастую

рассматривается в первую очередь в контексте игры. С этой точки зрения

формирование в процессе игры иного, альтернативного реальному, мира

ослабляет культурный запрет на использование бранных выражений.

Иллокутивная (воздействующая) сила сниженной лексики в игровом контексте

оказывается направленной на другой мир, на воображаемый, а не на реальных

участников общения. Игра, по крайней мере отчасти, позволяет снять с

говорящего возможные обвинения в нарушении табу, например на обсценные

выражения, когда сниженная лексика используется в речи как реакция на

систему запретов «формализованного» общества (der Protestaspekt Г. Эманна):

с одной стороны, говорящий «попирает основы», с другой стороны, он

оставляет себе пути к отступлению, облекая свой протест в несколько игровую

форму.

Именно эта функция чаще всего реализуется в речи подростков и

молодежи, и именно наличие игрового момента помогает избежать контрреакции

со стороны «попираемого». Интересным примером может служить разговор

молодого специалиста со служащей бюро при приеме на новое место работы, где

главный герой должен заниматься гражданским правом (до этого он работал

Страницы: 1, 2, 3, 4