Эстетика древнерусского города

Эстетика древнерусского города

План

Введение

Эстетика древнерусского города

Понятие «города»

Образ города

Ядро города

Особенности древнерусского города

Заключение

Литература

Введение

Сегодня очевидно, что Культура с большой буквы, как рукотворная

одухотворенная среда обитания человека и духовно-материальное состояние

человеческого бытия, находится в процессе некого глобального кризиса, или

перелома, перехода в какое-то принципиально иное качество. Возможно, уже не

в традиционном понимании, но чего-то принципиально нового.

На сегодняшний день в нашей науке много сделано для изучения отдельных

составляющих русской средневековой литературы – словесности,

изобразительного искусства, градостроительства, эстетики. Осмысление

художественной литературы, как некого самобытного феномена, даёт

возможность яснее понять русскую культуру в целом до нашего времени

включительно, ибо основное ядро её сложилось именно в средние века, и нашло

своё наиболее адекватное выражение именно в художественной, а также в

художественно – эстетической среде.

Сейчас город для человека это нечто обыденное, привычное. Немногие

придают ему какое-либо божественное, особое значение, как раньше. Многие

традиции построения города были утеряны. Но всё же некоторые черты сходства

наблюдаются. В этой работе описывается эстетика древнерусского города. Что

дает нам возможность сравнить эстетику современного города с эстетикой

древнерусского города.

Эстетика древнерусского города

Понятие «города»

Город был неразрывно связан с природным окружением, как бы вырастал из

него и в то же время осваивал и покорял его в интересах человека. Здесь

возникала особая архитектурно-природная среда, в которой осуществлялся

реальный контакт противоположных начал: естественного и искусственного,

биологического и социального, стихийного и волевого. Город был особым

социальным организмом, моделирующим в себе основополагающие устои духовной

и материальной культуры средневекового русского общества. Его идеальный

образ, который нельзя сводить к одним лишь архитектурным моделям, имел

теологическое значение. Часто именно в градостроительных терминах

определялись средневековыми богословами важнейшие христианские истины.

«Град Божий» Блаженного Августина позволяет ощутить всю глубину и величие

тех мыслей и чувств, которые вкладывались в этот образ. Конечно,

простонародное сознание неофитов, каковыми являлись в массе своей люди

Древней Руси, невозможно приравнивать к сознанию образованнейшего Отца

Церкви, но его труд, как и труды других богословов, необычайно ценен

полнотой выражения тех главных общемировоззренченских установок, которые

действительно стали владеть сознанием всего христианского мира, невзирая на

его неоднородность и несовершенство.

Истоки древнерусской градостроительной культуры восходят к далеким до

государственным и дохристианским временам, когда строились в основном

небольшие, обнесенные земляными валами и деревянными стенами поселения

родовых общин, а также городки-святилища, имевшие иногда по несколько колец

валов относительно правильной округлой формы. По большей части славяне, как

считают археологи, жили все же в неукрепленных селах, вытянутых по берегам

рек и расположенных группами поблизости от своего родоплеменного центра,

уже тогда называвшегося городом или градом. Именно такие патриархальные

центры по мере образования древнерусского государства превращались в

подлинные города — столицы целых областей.

Образ города

Образ города, прежде всего, был связан с идеей защиты, «оберега», если

применить языческий термин. Причем магическая сила этого оберега должна

была соединяться с его реальной обороноспособностью. Земляные валы,

окружавшие города, создавали как бы идеализированный образ горы. И недаром,

наверное, родственны сами слова «гора» и «город». Город был священной

горой, неприступной твердыней. За его валами и стенами нередко полностью

скрывалась вся застройка.

Монументальные архитектурные доминанты стали появляться в русских

городах, как известно, с принятием христианства. Но если архитектурные

формы их целиком ориентировались на византийские образцы (хотя в них с

самого начала проявились своеобразные черты), то в градостроительном

отношении они преемственно развивали весьма давние традиционные принципы

освоения ландшафта и определенного знакового закрепления в нем ключевых

священных точек. Кощунственной может показаться фраза о том, что

христианские церкви заменили собой языческих идолов, но с градостроительной

точки зрения это было именно так, другое дело, что программное

строительство храмов на местах разрушенных капищ означало коренное

преображение и всей Русской земли, и всей русской культуры.

«Одушевлялись» отдельные строения, о чем красноречиво свидетельствуют

традиционные наименования их конструктивных элементов, например, в избе:

«матица», «черепное» бревно, «самцы», «курицы», «шелом», «коник» и «конек».

Очень важно, что в избе всегда выделялся «перед» и «зад», ее «чело»

украшалось «причелинами» и «наличниками», обращенными к «улице», которая,

очевидно, понималась именно как пространство перед «лицом» жилых зданий.

Обращает на себя внимание и близость слов «крыльцо» и «крыло», тем более

что крыльца было принято пристраивать как раз к боковым стенам изб,

которые, возможно, когда-то в древности уподоблялись волшебной птице (ср.

сказочный образ избушки «на курьих ножках»). Изучение фольклора позволяет

говорить и о проведении в древности аналогий между входным проемом и пастью

животного, через которую лежит путь в иной мир. Нельзя пройти мимо и того

факта, что определенными антропоморфными чертами наделялись в Древней Руси

и христианские храмы с их «главами», покрытыми «шлемами» (в до монгольский

период очень сходными по силуэту с реальными воинскими шлемами) и поднятыми

на высоких «шеях», с их подпоясанностъю аркатурно-колончатыми «поясами», с

их часто на первых порах суровыми, даже кряжистыми, богатырскими (особенно

если говорить о новгородско-псковских храмах XI — XII вв.), но всегда

глубоко одухотворенными общими формами. В образном строе этих храмов,

пожалуй, просто не могли не сплетаться и переплавляться наиболее светлые

идеалы родной для русских людей раннеславянской культуры и идеалы новой для

них, уже принятой, но еще мало познанной христианской веры.

Древнейшие и присущие всем первобытным народам традиции совершения

определенных ритуальных действий при закладке города нашли свое преломление

и в христианской обрядности. В русских летописных и актовых материалах не

раз упоминаются богослужения при закладке и при окончании строительства

городов, когда их стены необходимо было освятить. До нас дошел рукописный

требник конца XVI в., содержащий «Чинъ и оустав како подобает ок-ладывати

град». Известен также требник, изданный в середине XVII в. киевским

митрополитом Петром Могилой, в который включены «Чин восследования

основания города» и «Чин благословения новосооружаемого каменного или

деревянного города». Город не мог защищаться одними лишь стенами и рвами,

его должна была окружать Молитва и осенять Благодать Божья. Для поддержания

духовной крепости города вокруг него периодически и в экстренных ситуациях

совершали также крестные ходы.

Ядро города

Подобно стенам города торжественно освящались и «оклады» отдельных

зданий, в первую очередь культовых. Храм, дом и город имели некое

внутреннее родство, общую универсальную символическую основу. Это были не

столько взаимодополняющие части одного целого (они могли существовать и

независимо друг от друга), сколько разные формы воплощения Макрокосма в

Микрокосме. Крепостное ядро города можно было, таким образом, сопоставить

со зданием, с неким архитектурным монументом, иногда очень пластичным,

доминирующим над подвластной ему территорией. С наибольшей силой

выразительности эта грань образа древнерусских городов запечатлелась в их

детинцах. Приведем в качестве примера Псков, где детинец, называвшийся

Кромом, располагался на скалистом мысу при впадении р. Псковы в р. Великую

и представлял собой грозную крепость, отрезанную от посада рвом —«Греблей»

(куда обращались его «Перси») и, казалось бы, противопоставленную ему,

наподобие западноевропейского феодального замка. Но в Пскове это был

вечевой центр —«сердце» и «страж» всех городских «концов» и всей псковской

земли. Суровая неприступность городского ядра адресовалась врагам. Для

хозяев оно было надежным убежищем, «закромами», хранителем их святынь,

имущества и самих жизней. Нечто подобное можно видеть и в других

древнерусских городах, где во время вражеских набегов жители посадов и

пригородных сел затворялись в детинцах, а свои посадские дворы зачастую

сжигали собственными руками. В детинцах или кремлях, как они стали

называться в Московское время, судя по писцовым книгам XVI — XVII вв. и

другим источникам, находились именно «осадные» дворы или дворы «для

осадного сидения», пустовавшие в мирное время.

В детинце как бы сжимался, концентрировался образ города. В принципе,

он мог стягиваться в точку, представая в виде одного лишь архитектурного

знака, в виде башни — вежи (донжона). С особой наглядностью это стягивание,

свертывание образа города (как и отдельного здания) представлено в

декоративно-прикладном и изобразительном искусстве Средневековья. От

архитектурного знака существовал прямой переход к знаку чисто

символическому, воплощаемому в богослужебной утвари, предметах княжеского

обихода, ювелирных изделиях, а то и в простых бытовых вещах.

Особенности древнерусского города

Образ города мог и растягиваться, разворачиваться, распространяясь

на все большую и большую территорию. Его пропорции при этом менялись до

неузнаваемости. Стены окольных городов бывали совсем лёгкими, в XVI — XVII

вв. их чаще называли острогами, а не городами. Однако образ города,

редуцируясь, не исчезал все же полностью никогда в пределах человеческих

поселений, где каждая жилая ячейка имела свою «городьбу». И разве известный

обряд «опахивания селения», совершавшийся с целью защиты от нападения злых

духов, не делал это село умозрительно соотносимым с городом? Понятие города

было связано не только с образом горы, но и с идеей преграды, что, может

быть, еще важнее, хотя и то и другое — неразрывно связанные по своей

этимологии термины. Выделение преград, границ даже очень больших территорий

наделяло их важнейшим признаком определенности, измеримости, а отсюда и

освоенности, и уже давало намек на зарождение в них градостроительного

образа. Идея города растворялась в природе и в то же время, вычленяясь из

природы, она как бы обращалась к человеку, постоянно сопровождая и

«обрамляя» всевозможные проявления его жизнедеятельности.

Можно сказать, что основополагающей функцией архитектуры и

градостроительства было создание необходимых барьеров, преград между

разными пространствами — «своим» и «чужим», освоенным человеком и служащим

ему, и внешним — неизвестным, опасным и враждебным. Понятно почему в таком

случае столь большое внимание уделялось точкам входов, воротам и дверям.

Древние римляне, например, ставили у городских ворот статуи двуликого Януса

— посредника между мирами. В средневековой Руси над воротами всегда или

сооружались церкви, или устанавливались в киотах иконы. Часто также

ставились церкви и часовни рядом с воротами — для их духовной защиты.

Проходя через городские ворота, человек попадал в разные по своей

значимости пространства. Вполне закономерно, что пространство внутри

детинца являлось самым значимым и самым священным. Оно было очень

неоднородным и в пределах одной крупной городской зоны, поскольку в этой

зоне располагались разные по значимости объекты. Доминирующее положение

детинца оказывалось все же неабсолютным, ткань города имела

полицентрическую структуру со сложной многоступенчатой системой

субординации. Особенно это касалось крупных городов, которые и возникали на

базе целых гнездовий поселений, и в дальнейшем, в пору своего расцвета,

включали в себя сразу много притягательных в градостроительном отношении

точек: храмов, княжеских дворов, позже, в централизованном государстве, —

административных учреждений, приказов, различного рода подворий и конечно

же торгов, которые возникали и в центре города, и у ворот, и у пристаней, и

на верхних посадах.

Исключительно большое значение приобрели с течением времени монастыри,

располагавшиеся как вдали от городов, так и в их центрах, и среди посадов,

и на ближних и дальних подступах к городам, где они иногда становились

«сторожами» — передовыми форпостами, говоря языком другой эпохи. Стены

монастырей могли приобретать крепостной характер. В XVI — XVII вв. такие

монастыри получили весьма заметное, если не ведущее положение в ансамблях

городов. По сути дела, это были города в городах, о чем прямо писал,

например, барон Герберштейн, посещавший Московию в первой половине XVI в.

Превращаясь в крупных феодальных собственников, монастыри становились в

определенном смысле конкурентами городов, в ряде случаев они оказывались на

положении градообразующего ядра, то есть начинали играть роль детинца или

кремля нового города, посады которого формировались из монастырских слобод.

Так возник город Троице-Сергиев Посад. А в Ярославле, например,

[pic]

Стены и башни Спасо-Ефимиева монастыря в Суздале.

Спасо-Преображенский монастырь, примкнувший непосредственно к валам

Земляного города — основной посадской территории, — принял на себя значение

кремля, тогда как древнее крепостное ядро — детинец, называвшийся здесь

«Рубленый город», в XVI — XVII вв. это своё исконное значение потерял.

Хорошо укрепленный каменными стенами монастырь стал фактической цитаделью

всего города, которую сами горожане прозвали кремлем.

Традиционная социальная иерархия пронизывала собой структуру каждого

посада, где выделялись отдельные «концы», слободы и сотни, отдельные улицы,

тоже представлявшие собой определенную общину (известны «уличанские

сходы»). Причем каждая община отнюдь не была однородным целым — в ней была

своя внутренняя субординация. Приоритеты везде, естественно, принадлежали

родовой знати. «Лучшие люди» города составляли особую группу, из которой

выбирались старейшины, тысяцкие, посадники. Вторая категория горожан так и

называлась: «середние», ниже стояли «молодшие» и «худые». В самом низу

социальной лестницы находились смерды и холопы. При этом определенного

социального зонирования территории города практически не существовало, коль

скоро в каждой общине были представлены одновременно все или почти все

категории жителей, которых объединяли родственные узы, соседская круговая

порука или отношения личной зависимости. Социальное и имущественное

неравенство горожан с естественной непосредственностью должно было

сказываться на характере застройки посадов, где между богатыми

многообъемными теремами знати и приземистыми полуземлянками смердов

несомненно существовал резкий контраст, но существовали также и многие

переходные, промежуточные по своему иерархическому положению звенья,

смягчавшие этот контраст и превращавшие его в иную систему композиционных

отношений.

Важно отметить, что не простое наличие тех или иных реальных

экономических возможностей владельца определяло назначение величины и

степени архитектурно-художественного богатства его постройки. Определяющим

было истинное, признанное положение этого владельца на ступенях социальной

иерархии. Гораздо важнее были престижные соображения, соблюдение эти-

кетности, нежели прямое отражение преходящего материального состояния

человека. Впрочем, материальное состояние человека не могло быть слишком

переменчивым, оно непременно должно было быть соответствующим статусу этого

человека. Обычай требовал от боярина строить богатые хоромы, потому что ему

не пристало жить в халупе. Но сколько бы ни старался холоп скопить средств,

тот же могущественный обычай ни в коем случае не позволил бы ему зажить

по-боярски. И только в канун перехода к Новому времени, заметнее

всего в XVII в., началось разрушение устоев такой иерархической

предустановленности.

Естественно, что и сами города в соответствии со своим положением в

общей иерархической системе имели разные величины, разные степени богатства

и композиционной сложности. Малые городки часто имели укрепленным один лишь

детинец, тогда как более крупные города получали по нескольку предградий и

гораздо большее число архитектурных доминант. По своей территории в

пределах стен такие города, как Киев, Чернигов, Новгород, в XII — XIII вв.

достигли более 200 га, Владимир-на-Клязьме — 80 га, Переяславль-Залес-ский

— 30 га. а такие, как Юрьев-Польской или Дмитров, —менее 10 га.

«Подудельный» по отношению к Чернигову Вщиж, состоявший из детинца и пред-

градья, по общей площади равнялся одному лишь черниговскому детинцу.

При всем том на Руси не было такого резко выделяющегося по своим

масштабам города, как Константинополь, и такого храма, как

Константинопольская София, которая могла почти полностью вместить под свой

купол Софию Киевскую. На Руси не было империи, и русские города, также как

и сидевшие в них князья, соподчинялись между собой по принципу старшинства.

Примерно то же можно сказать и о соотношениях храмовых построек в пределах

одного древнерусского города. Как показывает сопоставление в общем масштабе

разных по значимости храмов в целом ряде городов, главные соборы в них

всегда имели размерное превосходство над всеми остальными. Вторым по

величине был княжеский родовой храм или храм наиболее почитаемого

монастыря. Далее по нисходящей шли великокняжеские дворцовые и посадские

приходские церкви. Совсем миниатюрными могли быть домовые церкви, а также

придельные церкви и часовни, в большом числе строившиеся и в городах, и в

пригородах, и в селах.

Масштаб доминирующих построек в городе нарастал, таким образом, от

второстепенного к главному, от периферии к центру. С большой

выразительностью этот принцип запечатлелся, например, в Киеве, где на

подступах к Софийскому собору со стороны Золотых ворот были возведены три

подобные ему, но меньшие по размерам храма, оттенившие его масштабное

превосходство в ансамбле «города Ярослава». По существу, тот же принцип

масштабного выделения ядра архитектурной композиции, вызывающий эффект

«обратной перспективы», был свойствен и построению отдельных зданий, тех же

храмов, центральная глава которых всегда делалась крупнее боковых. Наиболее

крупные храмы получали самостоятельные, большие по своему охвату зоны

пространственного влияния. В русском городе домонгольской поры ощущался

спокойныи, размеренный ритм расположения архитектурных доминант. В Киеве

«город Владимира» имел свою доминанту — Десятинную церковь, «город

Ярослава» — свою — Софийский собор, на Подоле выде-лялась церковь

Богородицы Пирогощей, в окрестностях, на значительных расстояниях друг от

друга, возвышались монастырские соборы. Не менее характерен пример

Новгорода с его цепочкой крупномасштабных храмов, вытянутой вдоль течения

Волхова. Показательна в этом отношении и композиционная структура древнего

Владимира. Конечно, концентрация архитектурных доминант нарастала к центру,

но она не сопровождалась слишком резкими качественными изменениями самого

характера остававшеися достаточно дробной объемно-пространственной

структуры городского ансамбля. И только в Москве начала XVI в. в результате

перестройки и укрупнения старых церквей и палат возникло новое по своему

качеству уплотненное и относительно уравновешенное пространство Соборной

площади, объединившее собой ведущие сооружения города. Но приходится даже

здесь, в Москве, где стало утверждаться монархическое начало, новый главный

собор решено было соорудить всего лишь на 1,5 сажени большим по длине,

ширине и высоте, чем его образец — Успенский собор Владимира. Причем, как

видно из сопоставления московского и владимирского соборов, их алтари, а

соответственно и центральные подкупольные пространства, были приравнены

друг другу, что, судя по всему, регламентировалось церковными властями. И

все другие кремлевские соборы хотя и возросли по габаритам, но тем не менее

образовали вполне традиционную систему соподчинения, в которой Успенский

собор совсем ненамного превзошел великокняжеский храм — усыпальницу Михаила

Архангела.

[pic]

Планы московских храмов в общем масштабе в наложении (от большего к

меньшему): Успенский собор, Арханге-пский собор, собор Вознесенского

монастыря, Благовещенский собор, церковь Ризоположения. Справа: фронтиспис

Юрьевского евангелия. XII в.

Сравнение планов кремлевских соборов показывает, что они

последовательно отличались друг от друга на удвоенную толщину стены, то

есть могли быть как бы «вписаны» один в другой (внешние габариты меньших из

них оказывались соответствующими интерьерным размерам больших). Обращает на

себя внимание также определенное соответствие по общим размерам и высоте

расположения центральных глав меньших церквей боковым главам церквей

больших. Силуэт Архангельского собора вместе с центральной главой

графически накладывается на очертания малых глав Успенского собора. Малые

же главы Архангельского собора находят себе соответствие в центральной

главе Благовещенского собора. Были, наверное, в Кремле и церкви,

Страницы: 1, 2