Николай II: человек и государственный деятель

так и отрицательные последствия. Последних, как выяснилось позднее,

оказалось гораздо больше. В отличие от своего отца, возможно и уступавшего

ему по подготовку и уровню образования, новый император прежде всего не

обладал необходимым авторитетом в своей фамилии. Оказывая ему в обществе,

как того требовали церемониал и этикет, знаки уважительного внимания, его

старшие родственники, и в первую очередь это касалось его дядьев,

продолжали обращаться с ним в неформальной обстановке не как с царем, а как

с юношей или даже ребенком. Казалось, еще совсем недавно великий князь

Владимир Александрович на глазах у посторонних трепал расшалившегося

наследника и его брата за уши, еще почти вчера Победоносцев в качестве

домашнего учителя растолковывал ему азбучные истины, и каких-то два года

назад он мог как сумасшедший носиться с графом Шереметевым по темным

комнатам его дворца и получать от этого огромное удовольствие, а сегодня

волею обстоятельств, по праву наследования, он был поставлен над всеми ими,

не имея никаких иных оснований ощущать свое превосходство. Впрочем, Николай

и сам это, вероятно, в какой-то степени чувствовал. Обращаясь спустя две

недели после восшествия на престол к членам Государственного совета в

Аничковом дворце, он говорил: «Да поможет мне Бог нести тяжесть

государственного служения, преждевременно на Меня возложенного…».

С самого начала у молодого царя появились постоянные помощники и

советчики из числа его августейших родственников. В первую очередь это были

великий князь Михаил Николаевич, младший брат Александра II,

председательствующий в Государственном совете; генерал-адмирал дядя

Алексей; муж его сестры, претендовавший на генерал-адмиральский пост,

великий князь Александр Михайлович (Сандро); другой брат отца – московский

генерал-губернатор дядя Сергей, влияние которого было тем более сильным,

что он являлся супругом Елизаветы Федоровны (Эллы) – сестры Алисы. Этот ряд

следует дополнить и старшим из братьев покойного императора великим князем

Владимиром Александровичем с супругой тетей Михен и их детьми –

многочисленными «владимировичми»; и великим князем Константином

Константиновичам с женой Елизаветой Маврикиевной; и с самым «военным

человеком» во всей императорской фамилии – великим князем Николаем

Николаевичем (Николашей). За каждым из этих имен стояли определенные силы и

круги, и вокруг нового императора постоянно плелась паутина интриг и велась

непрерывная борьба за влияние. Единственным человеком вне царской фамилии,

пользовавшимся огромным авторитетом и полным доверием у Николая, являлся

обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев, которому в отличие от других

дозволялось бывать у государя, когда он сам находил это нужным.

Массированное давление со всех сторон и недостаточное собственная

компетентность вызывали у Николая целый комплекс негативных ощущений:

робость, неуверенность, чувство подавленности и т. д. «Не знаю, кто сказал

о Цезаре, - заметил французский посол в России Морис Палеолог, - что у него

«все пороки и ни одного недостатка». У Николая II нет ни одного порока, но

у него наихудший для самодержавного монарха недостаток: отсутствие

личности. Он всегда подчиняется. Его волю обходят, обманывают или

подавляют; она никогда не импонирует прямым и самостоятельным актом. В этом

отношении у него много черт сходства с Людовиком XV, у которого создание

своей природной слабости поддерживало постоянный страх быть порабощенным.

Отсюда у того и другого в равной степени наклонность к скрытностям.

Часто Николая II упрекают в жестокосердии и бездушии по отношению к

окружавшим его людям. И это тоже оказывается справедливым. Он действительно

многого просто не чувствовал, и при очень хорошем воспитании ему

недоставало ни знания людей, ни интуиции, а порой чисто человеческого

такта. Как уже отмечалось, наихудшим образом проявил он себя в день

трагедии на Ходынском поле. Николай оказался также не в состоянии уловить

веяния времени или понять свой народ, представляя его себе в далеком от

реальности образе. Довольно часто ошибался он и в людях, от которых

зависело не только судьба империи, но и его собственные жизнь и

благополучие. Почти хрестоматийным примером в этом ряду стало то, что

император не появился на похоронах первого лица в своем правительстве –

министра внутренних дел и председателя Совета министров П. А. Столыпина.

Между тем тот, уже будучи смертельно раненым в помещении Киевского оперного

театра в присутствии Николая, свой буквально последний взгляд и жест

обратил в сторону монарха, перекрестив его.

В отличие от многих своих августейших родственником – генералов разных

рангов, Николай не успел дослужиться в силу раннего вступления на престол

до более высокого военного чина – по существовавшему законодательству

император оставался в том чине, который имел будучи цесаревичем. До конца

своих дней Николай II был полковником, чем, впрочем, особенно не тяготился.

По традиции, все члены императорской фамилии с рождения приписывались к

одному или нескольким полкам, а также становились шефами военных училищ,

кадетских корпусов, артиллерийских бригад и батарей, гвардейских и обычных

полков. Зачисленный в списки лейб-гвардии полков: 2-го стрелкового царско-

сельского ее императорского величества государыни императрицы Марии

Федоровны, гродненского лейб-гвардии 2-й артиллерийской бригады, а также 3-

го его величества стрелкового полка, Николай II к тому же являлся шефом

Павловского и Александровского училищ, 1-го кадетского корпуса, лейб-

гвардии 1-й артиллерийской бригады, 1-й и 6-й батарей лейб-гвардии конной

артиллерии, лейб-гвардии саперного батальона и еще 16 полков.

Сын Николая наследник цесаревич Алексей шефствовал над более скромным

числом военных подразделений; среди них были Алексеевское училище,

Ташкентский кадетский корпус, 4 лейб-гвардейских полка и 4-я батарея лейб-

гвардейской конной артиллерии. Зато числился он в куда большем, чем отец

количестве списков полков, батальонов и др. В императорской фамилии даже

женщины являлись шефами различных полков и должны были, наряжаясь в военные

мундиры, участвовать в полковых торжествах.

Вообще российская империя уже давно имела облик военно-полицейского

государства, с ярко выраженной регламентацией всех сторон жизни.

Проявлялось это буквально во всем – в том числе и в бесчисленных фуражках,

шинелях и мундирах, которые носили не только офицеры, полицейские и

жандармы, но и чиновники, студенты и даже совсем юные гимназисты.

Действовавшая еще со времен Петра I вплоть до ХХ столетия знаменитая

«Табель о рангах», которая не только распределила все общество по ранжиру,

но и предписала каждому свое, определенное сословными нормами, место,

распространялась даже на систему образования. Пожалуй, лишь в Пруссии роль

армии и военных традиционно была столь же велика и почитаема, как в России.

«Новый 1904 год начался фортиссимо – с грохота внезапно начавшейся

войны с японцами, - выразительно описал А. Н. Бенуа настроения широких

интеллигентских кругов. – Это произошло совершенно неожиданно для нас, для

всего нашего круга. Но как будто не совсем подготовлены были к тому и

другие круги – те, «кому ведать надлежит». Это была первая настоящая война,

в которую была втянута Россия после 1878 года, но на совершенно настоящую

ее никто вначале не считал, а почти все отнеслись к ней с удивительным

легкомыслием – как к какой-то пустяшной авантюре, из которой Россия не

может не выйти победительницей. Эти нахалы япошки, макаки желтомордые вдруг

полезли на такую махину, как необъятное государство российское с его более

чем стомиллионным населением. У меня и у многих зародилось даже тогда

подобие жалости к этим «неосторожным безумцам». Ведь их разобьют в два

счета, ведь от них ничего не останется, а если война перекинется к ним на

острова, то прощай все их чудесное искусство, вся их прелестная культура,

которая мне и друзьям особенно полюбилась за последние годы…

Недолго, однако пребывало русское общество в неведении настоящей силы

нового презренного врага…

Постепенно положение стало меняться, а после гибели «Петропавловска»

и битв при Ляояне и Мукдене, после ряда отходов «на заранее укрепленные

позиции» - японцы «макаки» перестали быть смешными, русское общество

вспомнило о воинском духе и воинских доблестях этой «страны самураев» и

поняло, что надо дать достойный отпор…».

Уже вечером дня начала войны 26 января 1904 года император получил от

генерала Алексеева телеграмму с сообщением, что японские миноносцы

атаковали стоявшие на внешнем рейде «Цесаревича», «Ретвизана» и «Палладу»,

причинив им серьезные повреждения.

Складывается впечатление, что главную свою задачу император видел в

это время не в чем ином, как в подогревании патриотических чувств населения

и поднятии боевого духа воинов. Почти весь 1904 год он провел в поездках по

стране, побывав в Белгороде, Туле, Полтаве, Москве, Коломне, Сызрани,

Пензе, Одессе, Ромнах, Бирзулу, Жмеринке, Сувалках и Витебске, напутствуя

войска, направляемые на Дальний Восток, а в сентябре посетил для осмотра

флота Ревель. И все это время одна за другой его настигали большей частью

неприятные депеши.

Задуманная как спасательное средство для выведения страны из кризиса,

эта война не только еще более усугубила его, но и отягчила положение

царского правительства ответственностью за провалы на Дальнем Востоке. Если

в начале русско-японской кампании процесс полевения либеральных кругов на

какое-то время замер, а манифест об объявлении войны вызвал многочисленный

поток верноподданнических адресов даже от подозрительных для властей

земских собраний, то по мере того, как Россия терпела на воде и на суше все

новые поражения, «патриотический» угар спадал, и война в глазах самых

разных слоев общества становилась все более непопулярной. Еще вчерашние

сторонники «обороны отечества» и «гражданского мира» на период военных

действий стали все настойчивей требовать заключения мира и введения

конституционного строя.

Еще больше дискредитировали правительство в глазах общественности и

осложнили и без того тяжелую ситуацию в стране события в Петербурге 9

января 1905 года, получившие в народе название «Кровавого воскресенья»,

когда тысячи и тысячи рабочих с петицией направились к Зимнему дворцу.

Первоначально проекты обращения к государю с изложением их насущных

требований обсуждались в «Собраниях фабрично-заводских рабочих».

Окончательный вариант петиции, подписанный Георгием Гапоном в ночь на 7

января 1905 года, который он с рабочей депутацией обязался передать Николаю

II, выглядел так:

«Государь! Мы, рабочие и жители г. С.-Петербурга разных сословий, наши

жены, дети и беспомощные старцы-родители, пришли к тебе, Государь, искать

правды и защиты. Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом,

над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам,

которые должны терпеть свою горькую участь и молчать.

Мы и терпели, но нас толкают все дальше в омут нищеты бесправия и

невежества; нас душит деспотизм и произвол, и мы задыхаемся. Нет больше

сил, Государь. Настал предел терпению…

9 января поутру масса празднично одетых рабочих двинулась ко дворцу.

По совету своего правительства, данному накануне ожидавшегося мирного

шествия петербургских рабочих, царь санкционировал принятие самых жестких

мер против толп народа, несших иконы Христа Спасителя, портреты самого

Николая II и петиции к нему с «верноподданнической просьбой» облегчить их

участь, их жизнь. Гвардейцы и войска гарнизона стреляли залпами, казаки

рубили шашками людей на улицах Петербурга: у Дворцовой площади, в начале

Невского проспекта, у Нарвских ворот…

В мирном шествии участвовало более ста сорока тысяч человек; число

убитых и раненых, среди которых немало детей и женщин, по разным источникам

колеблется от тысячи до 5 тысяч человек. В знак возмущения этой бойней

парламенты Франции, Англии и Германии приостановили займы русскому царю, во

всей Европе и Америке политические партии, общества и собрания простых

граждан посылали телеграммы протеста русскому правительству и выражали

сочувствие петербургским рабочим и русскому народу…

Уже буквально на следующий день после Кровавого воскресенья по

Петербургу ходила прокламация, отпечатанная в захваченной рабочими

типографии. «К оружию, товарищи, - говорилось в ней, - захватывайте

арсеналы, оружейные склады и оружейные магазины… Свергнем царское

правительство, поставим свое. Да здравствует революция, да здравствует

учредительное собрание народных представителей!».

Мощным эхом отозвалась в стране знаменитая стачка в Иваново-

Вознесенске, вооруженные столкновения происходили в Лодзи, Варшаве, Риге,

Либаве, Одессе и других городах. Новый импульс развитию революционного

движения в России дало восстание на броненосце «Потемкин» в июне 1905 года;

резко усилилось крестьянское движение, которым за май – август была

охвачена пятая часть российских уездов. А в начале октября началась

всероссийская стачка, носившая ярко выраженный политический характер.

Обстоятельства вынудили монарха пойти на уступки, хотя это полностью

противоречило его желанию и убеждению. Еще накануне подписания «манифеста

17 октября» Николай заметил: «Да, России даруется конституция. Немного нас

было, которые боролись против нее. Но поддержки в этой борьбе ниоткуда не

пришло, всякий день от нас отворачивалось все большее количество людей и в

конце концов случилось неизбежное…»

Опубликование манифеста, впервые даровавшее россиянам гражданские

свободы, было встречено в широких слоях общества с небывалым

воодушевлением. Однако уже вскоре от этой эйфории не осталось и следа.

И все же провозглашение манифеста 17 октября, учреждение

Государственной думы и других общественных организаций сузило «жизненное

пространство» самодержавия и исказило его первозданность – теперь это было

нечто среднее между самодержавием и конституционной монархией. Эта ситуация

ассоциировалась у Николая почти с концом России.

Пережив критическую точку развития революции и укрывшись за

многообещающими фразами, реакция во главе с царем перешла в наступление.

Указом и манифестом Николая II от 9 июля 1906 года Дума, фактически еще ни

на что не посягнувшая, была распущена.

Поводом для разгона Думы послужил проект, представленный на

рассмотрение кадетской партии, предусматривавший частичное отчуждение за

выкуп помещичьего землевладения. Несогласные с постановлением депутаты,

выехав в Финляндию, в Выборг, в специальном воззвании, которое подписали

232 человека, призывали население «стоять» за Государственную думу и «до

созыва народного представительства» (т.е. нового думского состава) не

давать «ни копейки в казну, ни единого солдата в армию» и не признавать

займов государства. Но воззвание это по большому счету не получило отклика

– страна еще не доросла до парламентаризма. Против участников выборгского

заседания начались репрессии: аресты, увольнения со службы, лишения

духовных лиц сана, исключения из «дворянских обществ».

Однако окончательный переход к реакционной политике и изменению курса

в обратном направлении произошел после разгона II Государственной думы 3

июня 1907 года и ареста социал-демократической думской фракции, что даже

получило название «третьеиюньского переворота». Нарушив действовавшее

законодательство, царское правительство ввело новый избирательный закон,

почти исключавший представительство в Думе трудящихся. Репрессиям

подверглись легальные массовые общественные организации. За три года (1907-

1909) было закрыто около 500 профессиональных союзов; на убыль пошла и

декларируемая «свобод печати». В это же время были репрессированы

(приговорены к смертной казни, каторжным работам, тюремному заключению и

административной высылке без суда) – более 50000 человек.

В этой до предела наэлектризованной атмосфере социально-политической

жизни страны своеобразным детонатором грядущего революционного взрыва стало

явление, вошедшее в историю России под названием распутинщины.

Появление при императорском дворе такой одиозной фигуры, как

Распутин, и дальнейшее усиление его влияния прежде всего было обусловлено

тем фактором, что медицина, вынесшая цесаревичу страшное заключение,

оказалась беспомощной перед лицом таинственной по тем временам болезни, и

это побудило его родителей, и в первую очередь Александру Федоровну, искать

поддержки неземных, потусторонних сил.

То, что Распутин обладал уникальными способностями и редкостными

возможностями в воздействии на довольно широкий круг людей, не подлежит ни

малейшему сомнению. Поэтому его совершенно невероятный для простого

тобольского мужика взлет и буквально неслыханная карьера были вовсе не

случайны.

С обличениями Распутина выступали протопресвитер военного и морского

духовенства Г. И. Шавельский, докладывающий Николаю о распространенных в

армии слухах, подрывающих царский престиж, и бывший инспектор Петроградской

духовной академии, епископ полтавский Феофан, встречавшийся с императрицей

и пытавшийся объяснить ей, что Распутин находится в состоянии «духовной

прелести».

Историю своей отставки министр внутренних дел А. Н. Хвостов прямо

связывал с представленной им государю сводкой компрометировавших Распутина

сведений. «Государь неохотно слушал доклад, - вспоминал он, - отошел к

окну, делая вид, что это его не интересует, но я его попросил выслушать…

Отставка моя последовала, кажется, 2 или 3 марта 1916 года…»

Безуспешность попыток удаления Распутина от двора политическими

средствами вызвала к жизни мысль о его физическом устранении. Неоднократно

пытался организовать его убийство Хвостов, убежденный, что это встретило бы

горячее сочувствие в великокняжеской среде. Взаимная неприязнь Распутина и

большинства членов дома Романовых была общеизвестна, а великий князь

Николай Николаевич, главнокомандующий русских войск в войне с Германией,

обещал при появлении Распутина на фронте его повесить.

В смерти Распутина, несмотря на все большее число подтверждающих ее

фактов (не хватало только самого трупа), сомневались еще многие. Услышав

вечером 17 декабря эту новость в яхт-клубе, даже великий князь Николай

Михайлович расценил всю историю, как очередную «утку», поскольку, по его

словам, слухи о смерти старца доходили до него уже раз десять и каждый раз

он «воскресал» еще более могущественным.

Вообще реакция на это событие (если не считать довольно узкого круга

лиц) была однозначной: оно воспринималось как величайшее благо. Большинство

английских и французских газет в эти дни помещали поздравления народу

России по случаю счастливого избавления его от «темной силы» и

«национального позора». Под портретами Феликса и Ирины Юсуповых в

английской «Times» была помещена более чем выразительная подпись:

«Спасители России».

Вопреки настояниям императрицы Николай II не решился судить убийц, в

силу всеобщего одобрения их поступка. Члены императорского дома даже

обратились к нему с письменной просьбой не подвергать наказанию великого

князя Дмитрия. И хотя отношение Николая к содеянному выразилось в его

лаконичной резолюции на этом письме: «Никому не дано право убивать», - тем

не менее пришлось ограничиться отправкой великого князя Дмитрия на

Кавказский фронт и высылкой Юсупова в его имение в Курскую губернию.

15 июня 1914 года в столице австрийской провинции Боснии Сараево

сербский уроженец Принцип совершил покушение на наследного австрийского

принца Фердинанда и его супругу, что вызвало вскоре австро-сербский военный

конфликт. Разумеется, к этому не остались равнодушны Германия и Россия,

поддерживающие в силу союзнических отношений разных участников конфликта. В

связи с началом военных действий на австро-сербской границе и объявленной

мобилизацией в Германии вечером 17 июля Николай II утвердил решение о

всеобщей мобилизации в России.

Указ об этом был объявлен 18 июля, а в полночь Германия предъявила

русской стороне ультиматум с требованием отказа от мобилизации. Вечером 19

июля 1914 года германский посол в России граф Пурталес явился к министру

иностранных дел С. Д. Сазонову за ответом. Получив отказ на требование

отменить мобилизацию, крайне взволнованный германский посол вручил ему ноту

с объявлением войны.

В экстренном порядке 26 июля были созваны распущенные до осени

Государственный совет и Дума, и обеими законодательным палатам были быстро

одобрены связанные с началом войны законопроекты. Повсеместно возникший

патриотический подъем положил конец почти всем межпартийным распрям; на

оборонческие позиции легко перешли еще вчерашние противники правительства,

за исключением большевистского крыла Российской социал-демократической

партии. Тот факт, что Германия первой (хотя бы формально) объявила войну

России, способствовал резкому взрыву ура-патриотических чувств и росту в

стране, и без того сильных, антигерманских настроений. Уже 22 июля в

Петербурге шовинистически настроенной толпой было разгромлено и сожжено

здание немецкого посольства на Исаакиевской площади. Украшавшие его фигуры

тевтонских воинов с лошадьми были сброшены с крыши разбушевавшимися

патриотами вниз, как якобы символизировавшие превосходство Германии над

идущими у нее «на поводу» Россией и Францией. В толпе, громившей

посольство, усиленно распространялись слухи, что в этих фигурах скрыты,

Страницы: 1, 2, 3