Тоталитарноое Государство

граждан. Связь с экономическими интересами здесь одна: чем больше

гигантских проектов, тем больше требуется чиновников, контролирующих их

выполнение, тем больше раздувается привилегированная прослойка населения.

С точки зрения социально-экономических особенностей, положения и

роли индивида в обществе, существенной разницы между СССР, Германией и

Италией не наблюдалось. Другой вопрос, что в СССР строительство

тоталитарного общества фактически завершилось, в то время как в Германии и

Италии этот процесс прервало их поражение в войне. Здесь не была до конца

стерта (хотя и стала символической) грань между собственником и

управляющим, не вся собственность успела стать государственной. В СССР с

самого начала проводился курс на достижение социальной однородности

общества, переход всей собственности в руки тоталитарного общества-

государства. С ликвидацией самого многочисленного класса собственников –

крестьянства – однородность общества стала почти полной.

Одинаковым во всех трех странах было и обращение с инакомыслящими.

Особенность тоталитарной системы состоит в том, что люди, которые в силу

своего происхождения, образования, взглядов отвергали тоталитарную

идеологию и нормы поведения или же по каким-то признакам воспринимались как

«враги», ставились как бы вне закона и вне тоталитарного общества. Они

могли подвергнуться физическому уничтожению, оказаться в положении рабов,

обреченных заниматься принудительным трудом. Иначе говоря, тоталитарное

общество включало в себя не все население стран, где оно утвердилось.

Кто конкретно, кроме инакомыслящих, обрекался на положение парий,

определялось идеологией. Если между тоталитарными обществами XX в. и

существовали различия, то они вытекали из особенностей идеологий, с помощью

которых оправдывалась их легитимность. Тоталитарные идеологии должны

обосновывать единство управляемых и управляющих, однако из этого не

вытекает их тождества. Так, идеологическая формула гитлеризма (одна

избранная нация - одна партия - один фюрер) и сталинизма (один передовой

класс - одна партия - один вождь) имеют внешнее сходство; в то же время из

этих формул следуют разные выводы и приемы их обоснования неодинаковы.

Главное, по-разному понимался «образ врага» - неотъемлемая

принадлежность любой тоталитарной идеологии, что имело уже значительное

влияние на конкретную политику. Для фашизма «врагом» внутри Германии были,

по определению, национальные (неарийские) меньшинства, а также те немцы,

которые «плохо служили» национальной идее в нацистской упаковке. Вовне –

опять таки по определению - все нации, которые отвергали претензии

тоталитарного режима Гитлера на то, чтобы от имени «высшей», арийской, расы

руководить миром. Главный враг, таким образом, оказывался не внутри, а вне

страны, идеология обосновывала и требовала проведения активной

экспансионистской, захватнической политики, что вполне закономерно: нацизм

и возник как движение реванша за поражение Германии в первой мировой войне.

Идеология советского тоталитаризма была более сложной и

изощренной, допускала определенную гибкость в истолковании своих

постулатов. В принципе идеология сталинизма предполагала, что

потенциальными врагами могут быть все, кто не принадлежит к «передовому

классу». Поскольку в России пролетариат не составлял большинства населения,

объективно основной «враг» оказывался внутри страны. Правда, позднее было

допущено, что могут быть и «враждебные народы» (к ним были причислены немцы

Поволжья, крымские татары, чеченцы и другие).

В развитии идеологии советского тоталитаризма был период, когда

она могла стать инструментом оправдания безудержной внешней экспансии.

Формула о том, что Советский Союз есть «отечество мирового пролетариата»,

подразумевала претензию на то, что правящая в СССР партия выражает интересы

трудящихся не только своей страны, но и других государств. В свое время, в

20-е гг., высказывалось немало идей о возможности возникновения Всемирной

Советской республики. Однако и опыт советско-польской войны 1920 г. и

неудача революций в странах Европы и Азии в 20-е гг. наглядно показали, что

попытки «освобождения» пролетариев других стран слишком опасны для самого

советского режима.

Тоталитарные режимы стремились к полному растворению отдельной

человеческой личности в контролируемом и структурированном «целом» -

государстве, партии или (в фашистско-нацистском варианте) нации, отрицали

самоценность человеческой свободы. Как фашизм, так и сталинизм исходили из

того, что существуют свободы «подлинные», «существенные» и свободы

«бесполезные, вредные» или мнимые. В фашистской идеологии к первым

относились возможность беспрепятственной борьбы за существование, агрессия

и частная экономическая инициатива, при сталинском режиме - право

пользования социальными гарантиями, предоставляемыми государством.

Напротив, индивидуальные свободы и права человека отвергались как продукт

либерального вырождения (в теориях фашистов) или - вслед за Лениным - как

фальшивый «буржуазный предрассудок» (при сталинизме). В то же самое время,

тоталитарные режимы стремились опереться на стимулируемую ими самими

активность масс, на дирижируемое сверху массовое движение. Эту своеобразную

«обратную связь» между режимом и массами, придающую тоталитарным структурам

особую прочность, не случайно считают одной из основных отличительных черт

тоталитаризма. При посредстве разветвленной сети корпоративных,

воспитательных, социальных учреждений, массовых собраний, торжеств и

шествий государства стремились преобразовать самую сущность человека,

дисциплинировать его, захватить и полностью контролировать его дух, сердце,

волю и разум, формировать его сознание, характер, воздействовать на его

желания и поведение. Унифицированные пресса, радио, кино, спорт, искусство

целиком ставились на службу официальной пропаганды, призванной «поднимать»

и мобилизовывать массы на решение очередной задачи, определенной «наверху».

Такая массовая активность в заранее установленных и жестко контролируемых

режимом рамках была не только орудием контроля и господства, но и мощным

средством мобилизации. Фактически она направлялась, в первую очередь, на

решение военных и военно-индустриальных задач. Империалистические державы

Германия и Италия использовали массовую экзальтацию для перестройки

экономической и общественной жизни с целью подготовки к широкой экспансии

вовне. В СССР за счет ее пытались осуществить форсированную

индустриализацию и наращивание производства.

В итоге, хотя и сталинский и гитлеровский режимы сходились в

методах - обещать людям многое, требовать от них сверхусилий и жертвенности

ради высших целей, они разошлись в содержании. Германский тоталитаризм

сделал ставку исключительно на подготовку к войне, на обеспечение

благополучия немцам за счет покорения других народов. Сталинский

тоталитаризм сделал ставку на построение общества «светлого будущего» на

национальной почве, за счет преобразований внутри страны.

Закат тоталитаризма.

XX век породил не только тоталитаризм, но и миф о прочности,

жизнеспособности и эффективности тоталитарных режимов. Этот миф возник, как

это ни парадоксально, в итоге поражения фашизма во второй мировой войне.

То, что Германия смогла за короткий срок создать сильнейшую в Европе армию,

захватить почти весь этот континент; то, что она вместе с союзниками

несколько лет противостояла антифашистской коалиции, обладавшей намного

большими ресурсами, и была сломлена лишь после полнейшего военного

поражения – все это создало преувеличенные представления о возможностях

тоталитарных режимов. Этому же мифу способствовала ускоренная

индустриализация СССР, проявленная им способность обеспечить военный

паритет со странами НАТО, обладавшими намного большим экономическим

потенциалом.

Бесспорно, тоталитарные общества имеют, с точки зрения, если так

можно сказать, своей исторической эффективности определенные сильные

стороны. Эти общества в мирных условиях живут по законам военного времени,

что позволяет им в короткие сроки концентрировать ресурсы на осуществлении

крупномасштабных проектов, выигрывая то время, которое при демократии

требуется на убеждение общественного мнения, проведение соответствующих

решений через механизмы власти. Далее, тоталитарное общество на протяжении

того времени, когда оно развивается по восходящей линии, демонстрирует

практически недостижимое в условиях демократии единство управляемых и

управляющих (правда, нельзя забывать, что часть населения стран, где

установились тоталитарные режимы, оказывается вне созданного ими общества).

Через непродолжительное время, однако, факторы силы тоталитаризма

становятся источниками его слабости и заката.

Прежде всего, централизованное распределение ресурсов и

определение экономических приоритетов, когда решения принимаются

единовластным лидером или верхушкой элиты под влиянием идейно-политических

соображений, субъективных расчетов, создают опасность принятия ошибочных

решений, которые дорого обходятся обществу. Так, некоторые немецкие

историки полагают, что одним из факторов поражения Германии во второй

мировой войне было принятое Гитлером под влиянием разгрома Франции и в

ожидании легкой и быстрой победы над СССР решение о свертывании военного

производства в тех отраслях, которые обслуживали сухопутную армию. Еще

больше примеров волевых решений, нанесших ущерб обществу, можно найти в

послевоенной истории СССР и стран Восточной Европы. Достаточно вспомнить

волюнтаристские решения по сельскому хозяйству СССР, принятые по инициативе

М.С. Хрущева, или же антиалкогольную кампанию середины 80-х гг., нарушившую

стабильность денежного обращения в стране и спровоцировавшую резкий рост

дефицита продуктов первой необходимости. Далее, если даже исключить фактор

ошибок, практикуемая тоталитарным государством система централизованного

планирования производства и нормированного распределения ресурсов и

продукции, как показал опыт, оказывается менее эффективной, чем

формирующийся в условиях рыночной экономики баланс между спросом и

предложением, ценами и покупательной способностью населения.

Низкая эффективность централизации экономики обусловлена в первую

очередь бюрократизацией аппарата управления, который, как правило, слишком

медленно реагирует на изменение потребностей производства, спроса и

трудновосприимчив к технологическим новациям, внедрение которых требует

коррекции и пересмотра сверстанных планов. Централизация не исключает

межведомственной разобщенности, борьбы между ведомствами за распределение

ресурсов, исход которой определяется обычно не экономической

целесообразностью, а зависит от развития бюрократической интриги.

Фактор заинтересованности в сохранении тоталитарной системы

присутствовал не только у номенклатурных работников, но и у тех «рядовых»

тоталитарного общества, которых устраивало обезличивающее централизованное

распределение ресурсов и доходов. Поскольку практически невозможно

контролировать меру трудового вклада отдельных работников, такая система

тяготела к уравнительности, выгодной для тех, кто отнюдь не стремился

работать эффективней, с полной отдачей, был готов довольствоваться

относительно скромным, но гарантированным заработком. Преобладание

подобного типа распределения подрывало эффективность экономики.

Уравнительность еще может быть приемлемой при массовом,

конвейерном индустриальном производстве. Однако при переходе к

постиндустриальным технологиям, связанным больше с интеллектуальной

трудовой деятельностью, уравнительность становится помехой повышения ее

производительности, убивает стимулы к труду. Попытки заменить материальные

стимулы духовными, внеэкономическими на какой-то срок могут быть

эффективными (всплеск патриотических чувств в условиях военного времени,

внушенная убежденность «пяти лет упорного труда ради столетий счастливой

жизни»). Но со временем неизбежное разочарование, усталость, осознание

недостижимости поставленных целей начинают заявлять о себе. Это ведет к

застою в экономике.

Стремление тоталитарных режимов к установлению всеобъемлющего

контроля над всеми сферами жизни общества выступало преградой реализации

потребности экономики к интернационализации, тормозом ее развития. С точки

зрения логики функционирования тоталитарной системы, все, что не

контролируется государством-обществом, является потенциально враждебным.

Интернационализация хозяйственной жизни народов порождает между ними

отношения взаимозависимости, которые в тоталитарных государствах понимались

как зависимость. Для такого понимания были определенные основания.

Перемещение потоков товаров, капиталов, технологий, рабочей силы между

государствами подчиняется законам рыночной конкуренции, зависит от политики

ведущих корпораций, крупнейших государств, международных организаций. Чем

больше национальная экономика интегрирована в мировой рынок, тем больше

влияют на нее конъюнктурные перепады цен, изменения курсов валют,

номенклатуры и ассортимента выпускаемой продукции. Для рыночной экономики

государства демократического капитализма эти перепады, как правило,

малосущественны, ибо подобные явления для нее органичны. Для тоталитарного

государства, более или менее централизованно планирующего экономику,

мировой рынок - источник дестабилизации, постоянная угроза. Кроме того, при

свободном обмене товарами, капиталами неизбежно развивается и обмен идеями,

выходящими за рамки технической информации, что ставит под удар идейную

монолитность тоталитарного общества.

Не случайно все без исключения тоталитарные государства искали

средства не столько обеспечить себе достойное место в системе

международного разделения труда, сколько оградить себя от мирового рынка.

Инструментом служила государственная монополия внешней торговли, политика

опоры на собственные силы. И Германия, и СССР пытались заменить мировой

рынок его суррогатом - созданием собственной системы международного

разделения труда, построенной не на рыночных принципах.

Германия пыталась сформировать такую систему за счет завоеваний,

путем создания цепи вассальных государств, которые служили источником

дешевой рабочей силы, зоной реквизиций. Промышленность покоренных и союзных

стран была включена в систему управления экономикой рейха, выполняла ее

заказы.

Такой метод решения проблемы мирового рынка оказался

малопродуктивным. Страны, остававшиеся демократическими, не могли

беспредельно терпеть расширение зоны завоеваний Германии, ее союзников и

сателлитов. В самой этой зоне возникали очаги сопротивления оккупации.

Фашизм на завоеванных территориях пытался воспроизвести аналогичные

фашистской тоталитарные структуры организации общества, насадить местные,

нацистские партии. Эксперимент с экспортом тоталитаризма оказался

малоудачным: в глазах большинства населения местные «фюреры» выглядели

предателями, удерживающими свою власть посредством поддержки оккупантов.

Сказывалось и то, что покоренные народы - даже если им сохраняли формальную

независимость - не имели шансов быть признанными равными в правах с

«арийцами», а их государственность являлась в большой мере условной.

Несколько иначе решал проблему международного разделения труда

Советский Союз. Обширность территории, богатство природных ресурсов

позволили, с одной стороны, достаточно долго питать иллюзию, что можно

обойтись и без сотрудничества с другими странами. С другой стороны, доступ

к продукции мирового рынка Советский Союз получил благодаря продаже в конце

20-х - начале 30-х гг. зерна (которого не хватало внутри страны).

Индустриальная база в годы первых пятилеток создавалась во многом за счет

импорта готовых станков и оборудования, доля СССР в мировом их импорте в

1931-1932 гг. достигала от 1/2 до 1/3. Казалось бы, все очень просто:

закупается передовая техника, соединяется с преимуществами освобожденного

от эксплуатации труда и вполне реальным становится выполнение задачи –

«догнать и перегнать» Запад, которую Сталин сформулировал в 1928 г. Эта

цель, как известно, не была достигнута. Одной из причин этого было и то,

что закупка техники не ведет автоматически к ее освоению, к выходу на

передовой технологический уровень. Для достижения этого уровня необходимы

технически грамотные, высококвалифицированные кадры, способные обеспечить

эффективное использование новой техники; подготовка таких кадров требовала

времени, не одного и не двух лет, на протяжении которого техника

использовалась не с полной отдачей. Кроме того, закупка оборудования не

создавала стимула для развития собственной базы разработки новой

технологии, в результате консервировался тот технологический уровень, на

котором находились импортируемые средства производства. Чтобы обеспечить

постоянный и стабильный рост производительных сил, обновление оборудования

собственными силами, надо было создать инфраструктуру, (прежде всего -

научную базу), аналогичную той, с помощью которой Запад обеспечивал

постоянное обновление технологии. Отчасти назревавший кризис удалось

оттянуть за счет оборудования, вывезенного из Германии в счет репараций, но

это помогло лишь на время.

Была предпринята и попытка создать собственную систему

международного разделения труда, когда в ряде стран Европы и Азии, не без

поддержки СССР, к власти на волне национально-освободительной,

антифашистской борьбы пришли тоталитарные партии, созданные по образу и

подобию ВКП(б) и обещавшие за короткий срок построить общества социальной

справедливости и изобилия. В 1949 г. был образован Совет Экономической

Взаимопомощи, однако эффективность его деятельности оказалась низкой.

Первоначально каждая из стран Восточной Европы взяла курс на

повторение советского опыта, т.е. на строительство самодостаточной,

замкнутой от внешнего мира экономики, развитие всего комплекса отраслей

индустрии. При ограниченности территории, ресурсов, населения эта политика

была изначально экономически проигрышной.

Крах «социалистической интеграции» объясняется многими причинами.

Руководство самой крупной из союзных СССР стран - Китая, где сложилась

собственная тоталитарная структура с культом «великого кормчего» - Мао

Цзэдуна, с середины 50-х гг. стало рассматривать внешние связи, в том числе

с СССР как потенциальный источник угрозы абсолютности своей власти. Отказ

Югославии, где сформировалась аналогичная структура власти, от

безоговорочного следования линии КПСС, исключил и эту страну из системы

разделения труда, создаваемой СССР. Исторический опыт показал, что в

содружестве тоталитарных государств равноправных отношений быть не может,

связи строятся по феодальному принципу - сюзерена и вассалов, причем

последние обязаны подчеркивать добровольность следования в фарватере курса

«старшего брата», за попытки проявления самостоятельности рано или поздно

следовало наказание, а иногда и разрыв.

Утрата доверия к тоталитарной идеологии объективно подрывала

основы тоталитарного общества даже в большей степени, чем его экономическая

неэффективность. Конечно, тоталитаризм может существовать по инерции,

благодаря репрессиям и после того, как он лишится идеологической базы. Но в

этом случае он утрачивает свои характеристики, власть теряет способность

контролировать все и вся, ибо эта способность опосредована наличием в

обществе широкой массы людей, добровольно подчиняющихся навязанным обществу

правилам поведения, нередко доносящих на тех, кто эти нормы нарушает,

компенсирующих трудовым энтузиазмом дефекты централизованного управления.

Тоталитаризм должен постоянно демонстрировать гражданам свои

успехи, доказывающие реалистичность провозглашаемых целей, мудрость

руководства и лидера или находить убедительные для большинства населения

аргументы, объясняющие, почему данные авансы не реализованы.

Оптимальное объяснение – «происки врагов» (внешних или

внутренних), при этом наличие действительных противников, как показал опыт

стран фашистского блока, может укрепить внутренние основы режимов. В ход

также широко идут приемы, в гротескной форме описанные Оруэллом,

фальсифицируется история, а все, что было до установления тоталитарного

режима, вписывается как нечто ужасное. Устанавливаются фильтры, отсекающие

информацию, способную поколебать веру в мудрость и непогрешимость

руководства, посеять мысль, что другие порядки могут дать больше для

удовлетворения потребностей людей. Идеологии подчиняется не только наука,

но и политика. Так, руководство КПСС, утверждавшее, что в СССР реализованы

вековые мечты человечества, должно было демонстрировать «всепобеждающую

силу» идей марксизма-ленинизма, даже если это дорого обходилось обществу.

Оказывалась материальная и военная поддержка всем режимам, декларирующим

готовность руководствоваться идеями марксизма-ленинизма, создавалось

завышенное представление о силе и влиянии коммунистических и рабочих партий

в странах Запада, которые на самом деле после начала «холодной войны»

теряли одну позицию за другой.

Выявление экономической неэффективности и эрозии идеологических

основ тоталитарного общества, если оно не потерпело поражения в войне,

может быть длительным процессом. Его особенности и динамика, так же как и

становление тоталитаризма, определяются национальной спецификой,

особенностями идеологии, политики, проводящейся правящими кругами. Очень

многое в тоталитарных структурах власти зависит от лидера, а соответственно

от обстоятельств и условий его смены.

Тоталитарные режимы в Италии и Германии рухнули, потерпев

поражение в ими же развязанной войне. Такая же участь постигла союзные им

режимы в Венгрии и Румынии, где, однако, после войны утвердился

тоталитаризм советского типа.

Гораздо более сложным выглядит путь к демократии большинства стран

Восточной Европы.

Тоталитарные (коммунистические) политические партии в этом регионе

на какое-то время сумели обеспечить себе массовую поддержку в борьбе против

фашизма, в которой они выступали партнерами сил, сражавшихся за демократию.

Придя к власти на волне подъема антифашистских, народно-демократических

революций и при поддержке (прямой и косвенной) со стороны СССР, они начали

строить тоталитарное общество по образу и подобию сталинского социализма.

Их социальная и политическая практика очень скоро вступила в противоречие с

интересами и стремлениями людей, тяготеющими к демократии. Однако попытки

преодолеть навязывавшийся «сверху» тоталитаризм, будь то под лозунгом

реставрации довоенных порядков (Венгрия, 1956 г.) или же под флагом

обновления и совершенствования социализма (Чехословакия, 1968 г.),

подавлялись военной силой СССР. Руководство КПСС, исходя из логики

«холодной войны», противостояния «двух лагерей», не могло допустить даже и

мысли, что народы отвергают построенную по советскому образцу модель

общественной организации, которая должна была быть самой передовой.

В итоге в Восточной Европе к концу 1980-х гг. возникла

парадоксальная ситуация. Внешний фасад режимов, официальная риторика,

преобладавшая в обществе, оставались прежними. В то же время всерьез ее

мало кто воспринимал. Экономически Восточная Европа все больше тяготела к

Западной, вера в официальную идеологию была ничтожной. Можно сказать, что в

большинстве стран сложился консенсус в одном; в понимании, что попытка

общества встать на путь преобразований чревата угрозой советского военного

вмешательства.

Едва лишь стало ясно, что подобной угрозы более не существует, как

по странам СЭВ прокатилась волна бескровных (за исключением Румынии)

переворотов. Уже давно сформировавшиеся консервативные, либеральные, социал-

демократические, экологические идейные и иные течения самореализовались

политически. Частично заново, частично на базе малых политических групп и

партий или же расколовшихся коммунистических и рабочих партий сложились

плюралистические политические системы, к власти пришли лидеры,

провозгласившие программы реформ, переход к рыночным отношениям. При этом в

тех странах, где существовали демократические традиции, где при

тоталитарном строе сохранялись элементы многопартийности, загнанной в рамки

фронтов и коалиций при руководящей и направляющей роли марксистско-

ленинских партий, переход к демократии прошел наиболее безболезненно

(Венгрия, Польша, Чехословакия). В этих странах прежние правящие элиты либо

раскололись и оказались неспособными к сопротивлению, либо вступили в

диалог с демократической оппозицией, добровольно подчинились вердикту

большинства избирателей.

Показательно, что иная ситуация сложилась в государствах, где

тоталитарные режимы демонстрировали различные степени независимости от

СССР, претендовали на то, что они выступают выразителями национальных

интересов своих стран, а не только социалистического догмата. В Румынии

режим Н. Чаушеску держался до последнего, пока не был сметен вооруженным

путем. В Югославии тоталитарные структуры столкнулись с вызовом прежде

всего национального характера. Под сомнение была поставлена не их

приверженность социалистической идее и не сама эта идея, ибо не ею главным

образом обосновывалась легитимность югославского тоталитаризма. Оспорена

была дееспособность тоталитарных структур в плане выражения интересов

народов, проживающих на территории югославского многонационального

государства.

Наиболее сложными и извилистыми путями шло падение тоталитарных

структур на территории бывшего СССР.

Порой отсчет времени эрозии тоталитаризма начинают с хрущевской

«оттепели». Это представляется заблуждением. Развенчание Сталина отнюдь не

положило конец тоталитарной системе, оно было предпринято элитой КПСС и для

элиты, поскольку полный текст доклада Хрущева на XX съезде КПСС полностью

не был опубликован. Мотивы развенчания Сталина состояли, очевидно, в том,

что его окружение, сотворив себе кумира, наделенного абсолютной властью,

само оказалось заложником его прихотей, не было застраховано от риска пасть

жертвой очередного процесса, инициированного фанатиками из толпы и

номенклатурой среднего звена, рвущейся «наверх».

Идеология в возглавляемом Сталине режиме занимала то место,

которое она и призвана занимать. Она была инструментом обоснования

легитимности власти, который при необходимости мог быть отброшен или

заменен. Хрущев же пытался воплотить в жизнь чисто абстрактные,

умозрительные идеи, служа идеологии, а не пользуясь ей. Отсюда –

двойственность и противоречивость его реформ. Они были призваны привести

реальность в соответствие с идеалом, активизировать массы, подвигнуть их на

новые трудовые подвиги, которые бы компенсировали слабости тоталитарной

системы власти. Объективно же они кое в чем ослабили эту систему, хотя бы

потому, что любая реформа требует переосмысления реальности, критического к

ней отношения.

В период так называемого «застоя» тоталитарная система вернулась к

нормальному, органически ей присущему статичному состоянию постепенного

загнивания. В обществе начал складываться слой новой, не знающей репрессий

интеллигенции, способной воспринять альтернативные тоталитарным идеи. Стало

развиваться, несмотря на запреты, правозащитное движение. Его суть была

проста: защита прав человека на проявление собственной индивидуальности без

жесткой регламентации «сверху». Постепенно среди значительной части

населения вера в то, что в СССР построено или строится самое прогрессивное

в мире общество, стала вытесняться рутиной будней, пассивностью. Ее

стимулировала и инертность механизмов власти. Геронтологический кризис на

ее вершине, усиление коррупции, бюрократизма, местничества сочетались с

быстрым развитием теневой экономики.

К моменту избрания М.С. Горбачева на высшие посты в партии, а

затем и в государстве, осознание необходимости перемен в обществе получило

очень широкое распространение. Другое дело, что вопрос вектора их вызывал

споры. В среде как интеллигенции, так и работников физического труда росло

недовольство уравнительной, командно-распределительной системой управления,

ее очевидная неэффективность вызывала раздражение против правящей элиты,

партийной номенклатуры, получаемые ею льготы и привилегии выглядели

незаслуженными и не заработанными. Искал альтернатив и аппарат власти. Те

его звенья, которые были связаны с управлением экономикой, с одной стороны,

не хотели терять контроль над ней, но, с другой - не имели бы ничего против

раскрытия возможностей легального использования средств, накопленных в

сфере теневой экономики. Даже огромный аппарат контроля жизни общества

(включая идеологический), сознавая падение притягательности

социалистической идеологии, был готов поддержать альтернативные, новые

идеи. В то же время, страшась идеологической и политической конкуренции,

большая часть работников этого аппарата, на первых порах поддержавшие

перестройку, хотели ее развития в рамках «социалистического выбора» и при

сохранении направляющей и руководящей роли КПСС. При этом идеалы для

будущего они естественно пытались черпать из опыта прошлого, не учитывая,

что все возможные меры повышения эффективности системы в рамках

тоталитаризма уже были исчерпаны.

Политика М.С. Горбачева и его окружения сводилась к тому, чтобы,

осуществляя обновление общества, не допустив его раскола, найти

компромиссный вариант, удовлетворяющий как сторонников перестройки в рамках

«социалистического выбора», так и тех, кто был готов принять радикальный

курс адаптации либерально-демократических ценностей и перехода к рыночной

экономике, При этом, влияние первых было несравнимо большим на политику

Горбачева, чем на настроения большинства населения.

Постепенно перестройка тоталитарной системы незаметно для ее

инициаторов вылилась в ее демонтаж. Расширение прав трудовых коллективов,

разделение партийных и государственных органов (освобождение КПСС от

функций непосредственного управления производством), создание

альтернативной, не контролируемой партией экономики (кооперативы),

допущение идейного, а затем и политического плюрализма, расширение прав

союзных и автономных республик - все это шаг за шагом разрушало

тоталитаризм. Сильнейший удар ему нанесли идеи нового политического

мышления, разрушившие образ «внешнего врага».

Разумеется, процесс демонтажа тоталитаризма проходил отнюдь не

гладко и не безболезненно, наталкивался на сопротивление, которое шло на

нескольких уровнях. Прежде всего, - идеологическом. Ясно, что разрушение

старых структур власти и управления экономикой не создает нового общества

само по себе, а лишь расчищает для него место. Эрозия тоталитарной

идеологии и тоталитарного сознания не порождает в один день сознания

демократического. Рыночная экономика не складывается по команде сверху, для

этого нужны соответствующие предпосылки (наличие рынка свободных капиталов,

товаров, рабочей силы, платежеспособного спроса населения, самостоятельно

функционирующей инфраструктуры обслуживания рынка и т.д.).

Ситуация, когда ростки нового еще не дали плодов, а прежние

механизмы жизнеобеспечения функционирования общества оказались

парализованы, породила у части населения ностальгию по старым временам, по

«сильной руке». Теряющие позиции структуры тоталитарной власти в

республиках предприняли удавшуюся в ряде случаев попытку сменить идеологию,

перекраситься в национальные и демократические цвета и начать отстаивать

автократичное развитие ставших суверенными республик (а это важнейший

признак тоталитарности власти). В центре сперва кабинет Н.И. Рыжкова, затем

В.С. Павлова пытался «самортизировать» реформу, стабилизировать положение,

что было равнозначно попытке законсервировать ситуацию распада, упадка.

Венцом этих усилий стали события августа 1991 г., наглядно показавшие всю

глубину коллапса старой системы и ее лидеров, абсолютное непонимание ими

глубины произошедших перемен.

Поражение противников реформ, последовавшие за этим перемены

ознаменовали собой крах тоталитарной системы и в СССР.

Заключение.

Везде, где есть основания говорить о тоталитаризме, наблюдается

стремление одного властного центра, персонифицированного вождем, поставить

все или почти все стороны жизни общества под свой контроль во имя

достижения общей цели, окрашенной в мессиансткие тона. При этом все

индивидуальное подчиняется всеобщему, подверстывается под него,

«растворяется в нем». Это, кстати, относится и к самому господствующему

классу, даже к господствующей когорте: ее представители тоже отождествляют

себя – не всегда, впрочем, осознавая это – с общим тоталитарным телом,

становясь олицетворением всеобщих стандартов и ценностей, рабами системы.

А поскольку реализация этой стратегии возможна только с помощью

единой официальной идеологии и посредством применения насильственных

методов, перерастающих при определенных обстоятельствах в массовый террор,

то наличие такой идеологии и примененные насилия (включая нетерпимость к

инакомыслию) также выступают в качестве сущностных признаков тоталитаризма.

Вождь-идол и масса идолопоклонников – вот две опоры тоталитарного

государства, поддерживающие, обусловливающие друг друга и просто не

способные друг без друга существовать.

Могут ли концепции тоталитаризма помочь политологам и политикам, а

также широкой общественности России в выработке курса на демократизацию?

Наверное, могут. Но сегодня демократически настроенных россиян интересует в

первую очередь вопрос о путях выхода из тоталитаризма и опасности

повторного вползания в него. Не грозит ли нам тоталитарный рецидив? Не

обречена ли Россия на возвращение в прошлое? Вопрос тем более не

беспочвенный, что с политических трибун и журнально-газетных страниц снова

зазвучал знакомый тезис: «Переход от тоталитаризма к демократии возможен

только через авторитаризм».

Это означает, поясняют нам, что «первоначально необходимо

осуществить модернизацию в духовной сфере, затем в экономике – произвести

дифференциацию форм собственности, добиться формирования гражданского

общества и лишь затем перейти к изменению политической системы...»

При этом авторитаризм трактуется как режим, который «предполагает

сосредоточение всей власти в одних руках, но допускает размежевание и даже

поляризацию сил и интересов, при нем не исключаются отдельные элементы

демократии, такие, как выборы, парламентская борьба». «Сильная рука» не

допускает лишь открытой схватки различных сил, создает условия гармонизации

интересов, демократических реформ.

В описываемом режиме трудно увидеть модель для практической

реализации – по крайней мере в условиях современной России. Как властвующий

Авторитет может «добиться» формирования в стране гражданского общества?

Внедрить его с помощью указов? Но гражданское общество – продукт творческой

самодеятельности свободных граждан на протяжении длительного времени. Оно

создается в естественной среде, в процессе взаимодействия – свободного

взаимодействия! –политических и социальных сил, а не путем авторитарного

регулирования. Да и будет ли Авторитет заинтересован в том, чтобы

добровольно отречься от престола?

Есть большие сомнения, что стоящие перед Россией экономические,

социальные и иные проблемы удалось бы решить в рамках авторитарного поля.

Больше того, вполне оправданны и опасения, что авторитаризм стал бы не

приближать нас к демократии, а отдалять от нее. Он опасен уже тем, что

власть президента и группирующихся вокруг него элит не имеет действенного

противовеса и блокирующего механизма в лице сильного парламента и

независимого авторитетного суда. Ведь согласно предлагаемому нам варианту

развития, эти институты явно могут приобрести чуть ли не декоративный

характер. Президенту и его «королевской рати» просто некому противостоять.

Их ошибки некому исправить. Их притязания некому умерить. Их амбиции некому

унять. Ведь в условиях авторитаризма не существует реальной оппозиции.

Пусть «лояльной», как называют ее на Западе, или «конструктивной», как

предпочитают говорить у нас – но оппозиции. А это прямой путь к произволу.

Неэффективность авторитаризма неизбежно обернулась бы его

контрпродуктивностью, открыв дорогу для диктатуры – возможно, и

тоталитарной. Не стоит забывать, что власть имеет тенденцию к

самовозрастанию, а грань, отделяющая тоталитаризм от авторитаризма, тонка и

легко проницаема. Логика эволюции любой, тем более авторитарной, власти

такова, что, не встречая на своем пути преград в виде непреодолимого

Закона, Оппозиции и т.п., Авторитет стремится сделать ее тотальной –

беспредельной и всеобщей.

Не стоит забывать и о «человеческом факторе». Пока живы люди,

политическая социализация которых протекала в условиях тоталитаризма, и

пока сохраняется политическая культура, служившая матрицей советского

сознания и поведения на протяжении десятилетий, до тех пор Россия будет

нести в себе социальные «гены» тоталитаризма и сохранять

предрасположенность к его рецидивам.

Стоит обратить внимание и еще на одно обстоятельство. В некоторых

из бывших союзных республик предпринимаются активные попытки возрождения

если и не тоталитарных, то, по крайней мере, полутоталитарных режимов. Так

что есть кому впечатлять «силой примера» россиян, тоскующих по брежневским,

а то и по сталинским временам.

По-видимому, на пути к демократии России, как и другим странам

бывшего Советского Союза, придется пройти ряд этапов. И все они будут

носить смешанный характер, являя собой баланс отдельных элементов

тоталитаризма, авторитаризма и демократии. Однако уже сегодня, отстаивая

идею сильной государственной власти (с чрезмерным креном в сторону

исполнительных структур), политики обязаны позаботиться о создании системы

сдержек и противовесов, которые не дали бы стране скатиться в сторону

авторитаризма. Должны они позаботиться и о развитии местного

самоуправления, и о реальной защите прав и свобод граждан.

Список литературы.

1. Арон Р. Демократия и тоталитаризм. Пер. с фр. М.: Текст, 1993.

2. Тоталитаризм: что это такое? Исследования зарубежных политологов. Отв.

редакторы Верченов Л.Н., Игрицкий Ю.И. - М., 1998.

3. Мировое политическое развитие: век XX: Пособие для преподавателей

старших классов школ, гимназий и лицеев. Загладин Н.В., В.Н. Дахин В.Н.,

Загладина Х.Т., Мунтян М.А. Институт «Открытое общество». - М.: Аспект-

Пресс, 1994.

4. Баталов Э.Я. Тоталитаризм живой и мертвый. // Свободная мысль. 1994.

№ 4.

5. Вадим Дамье. Тоталитарные тенденции в XX веке.

//www.fak2000.chat.ru/totalitarism

-----------------------

[1] Тоталитаризм: что это такое? Исследования зарубежных политологов. Отв.

редакторы Верченов Л.Н., Игрицкий Ю.И. – М. 1998.

[2] Два взгляда из-за рубежа; Жид А. Возвращение из СССР, Фейхтвангер Л.

Москва, 1937.- М., 1990.

[3] История Италии. - М., 1971.- Т.З. - С.34, 36, 47.

[4] История Италии. - М., 1971.- Т.З. - С.46-48.

[5] История Италии.- М., 1971.- Т.З. - С.90, 102.

[6] Мельников Д., Черная Л. Преступник номер один. Нацистский режим и его

фюрер. - М., 1991.- С.53, 55.

[7] Германская история в новое и новейшее время. - М., 1970.- Т.2.- С.132.

[8] Германская история в новое и новейшее время. - М., 1970.- Т.2.- С. 142-

143, 157, 161, 166, 169.

[9] Карр Э. История Советской Россия, Кн.1, Т.1. Большевистская революция

1917-1923.- М., 1990, -С.88.

[10] Там же, -С.104.

Страницы: 1, 2, 3, 4